Змеиное гнездо - стр. 71
В то утро Совьон снова пришла к Жангал – женщины, сидя на лавке в шатре, измельчали травы для снадобий, которые Магожа заготавливала впрок. Жангал рвала в холщовый мешочек засушенную руту и тысячелистник, а Совьон мяла в ступе семена пажитника. Тукерка хорошо понимала княжегорский язык, хотя не слишком уверенно говорила – тем не менее беседа складывалась сносно. Жангал оказалась тихой и любезной, и Совьон в который раз поразилась, насколько жестоки пряхи, ткущие человеческую судьбу. Жизнь семнадцатилетнюю Жангал не баловала – еще до того утра рабыня начала рассказывать о своем детстве в ханской ставке и о родственнике покойной матери, который привел ее на невольничий торг и продал купцу из северной Пустоши. А потом, как говорила тукерка, рассеянно пожимая плечами, горести закружили, как в водовороте. Базары в шумных городах Княжьих гор, переезды по скалистым дорогам… Жангал купил один богатый человек, впоследствии подаривший ее Дагриму из Варова Вала.
В юности Совьон тоже держали в рабстве, да и вся ее юность была не сахар – либо помирай, либо учись кусать и рвать. Вот Совьон и научилась. О прошлом она вспоминать не любила, но когда слушаешь о чужой недоле, волей-неволей допустишь мысль и о своей. Правда, беды посыпались на Совьон только после того, как она ушла от Кейриик Хайре, а тогда ей уже было восемнадцать зим. Смешной возраст для вёльхи, но существенный – для обычной девицы в Княжьих горах. Больших и маленьких несчастий, обрушившихся на Совьон, стало так много, что в свое время она подозревала: это – месть покинутой Кейриик Хайре, желавшей, чтобы ее ученица воротилась в Висму-Ильнен. Но иногда Совьон сомневалась. С одной стороны, наставница очень ее любила. С другой, Кейриик Хайре всегда была жесткой и властной, а воспитанница ее предала. Могла ли она пожелать юной Совьон мучителей, похожих на того, что сейчас изгалялся над Жангал? Хотелось верить, что нет, однако материнские чувства могущественной вёльхи – совсем не то, что чувства смертной женщины. Будь оно так, Совьон бы не удивилась.
После Совьон принялась измельчать кору ольхи, Жангал – собирать вязанки сушеных ягод и чеснока. В то утро забитая рабыня была особенно улыбчива и благодушна. Она то и дело начинала петь какую-то тукерскую песню, щурясь на ласковый зимний свет, отражавшийся от белых сугробов. Совьон знала, почему – давно выяснила, что подле нее Жангал чувствовала себя безопаснее, чем когда-либо. В это время ее не ругали и не гоняли с поручениями. Что о Дагриме, то он был слишком занят в лагере, а когда приходил проведать Жангал, – Совьон застала это однажды – у тукерки становился такой несчастный вид, что даже ворчливая Магожа, которая на дух ее не переносила, тотчас же находила Жангал какое-нибудь дело и забирала с глаз бывшего дозорного. Оттого день ото дня рабыня становилась все радостнее и веселее.