Жизнь трех клоунов. Воспоминания трио Фрателлини, записанные Пьером Мариелем - стр. 6

В начале XX века всюду пытались воскресить commedia dell’arte[6]. Замечательное стремление, возникшее без всякой взаимной связи одновременно в Париже, Берлине и Будапеште, Петербурге, Копенгагене и Вене, в Риме и Мюнхене. Бледные Пьеро и напудренные Коломбины заняли заметные места во всех кабаре Монмартра и в кочующих театрах, в Императорском русском балете и в опере, в драме и в кукольном театре. Да! И это еще не все: каждый лирический поэт, каждый новеллист жонглировал ими. Теперь почти что ничего не осталось от этого увлечения. Лишь Ферруччо Бузони[7] сумел вложить новый дух и культуру современности в старые маски.

Я хорошо помню ночь, которую я провел с ним в венском кабаре задолго до того, как он написал своего «Арлекина». На сцене разыгрывали венскую арлекинаду – мило, трогательно, слащаво и очень театрально. Маэстро Ферруччо медленно поднял свой бокал, любуясь сверкающей игрой света в крепком искристом бургундском.

– Все это пробовали, но никто не сумел, – сказал он. – Не хватает традиций.

Медленно, тремя глотками, осушил он свой бокал, поставил его и провел рукой по длинным волосам.

– Это нельзя постичь умом, – продолжал он, – это надо прочувствовать. Прочувствовать и потом тщательно проработать. Знаете, кто дойдет до этого когда-нибудь? Цирковой клоун!

Бузони ошибся; нашелся человек, который все же постиг это умом: это был он сам. В самом деле, в его крови жили старинные предания, и, поняв всеми глубинами своего существа дух commedia dell’arte, он в то же время и прочувствовал его всеми нервами своего художественного мастерства. Но все же он оказался хорошим пророком: в это самое время медленно, очень медленно, с колоссальным напряжением сил в триединстве Фрателлини рождалась commedia dell’arte современности. Конечно, это происходило не столь сознательно, как у Бузони, ведь Фрателлини были настолько же необразованы, насколько универсально образован был Бузони. Но некоторые точки соприкосновения между ними наблюдались. Прежде всего традиции тосканской крови были столь же живы в великом композиторе, как и в трех клоунах, и что еще важнее – и тот и другие в своем отношении к миру были так абсолютно интернациональны, как очень немногие люди нашего времени. Гений Бузони был приобщен по меньшей мере к трем культурам: немецкой, итальянской и французской; четвертая – испанская – тоже не была чужда ему. Он был знаком и с большой английской культурой, но она не была ему близка, лишь в некоторых проявлениях она была ему симпатична. Другими словами, Бузони был немцем высшей культуры, в такой же мере был он итальянцем, французом и испанцем. Но никогда он не был англичанином и тем более американцем. Его интернациональность выражалась не в том, что он стоял над расами, – он скорее был соединением немца с итальянцем. Он чувствовал и переживал, как немец, но с той же силой мог чувствовать, как француз. К тому же он жадными глотками пил из источников славянской, восточной и азиатской культур и воспринимал их умом и сердцем. Это был великий, единственный в своем роде человек, и все же всю жизнь он оставался большим ребенком.