Жизнь мальчишки - стр. 60
Больно мне было ужасно. В бреду боли мне воображалось, как радуются позади закрытой церковной двери осы. Ведь, в конце концов, эта пасха была и их праздником тоже. Они так же воспряли из мертвых, пробудившись из холодных объятий зимы, во время которой осиные гнезда высыхали и их население, в основном крохотные личинки-младенцы, обращалось в неподвижные мумии. Откатив со своего пути свой собственный камень, они вышли навстречу весне своего нового рождения, поспешив познакомить нас с болезненной церемонией, знаменующей упрямство и цепкость жизни, намеревающейся просуществовать еще так долго, как это не снилось ни одному преподобному Лавою. И сегодня нам, всем нам, удалось испытать на себе всю остроту и болезненность терновых шипов и каленых гвоздей, пусть и несколько своеобразным способом это было преподано.
Кто-то нагнулся ко мне. Я почувствовал, как чья-то рука приложила комок холодной грязи к моей искусанной шее. Подняв глаза, я взглянул в мокрое лицо дедушки Джейберда, волосы на голове которого страшно стояли дыбом, словно он только что перенес сильнейший удар электричеством.
– С тобой все в порядке, парень? – спросил он меня.
Дедушка Джейберд в самый тяжелый момент повернулся ко всей нашей семье спиной и бежал, спасая собственную шкуру. Он стал иудой и трусом, и в предложенной им грязи не было целебной силы.
Я ничего ему не ответил. Я просто взглянул ему прямо в глаза, но смотрел я сквозь него.
– Все будет в порядке, – сказал он тогда мне, потом выпрямился и отправился посмотреть как там бабуля Сара, которая стояла вместе с мамой и бабушкой Элис. Обернувшись на ходу, он взглянул на меня как побитая загнанная крыса.
Будь я ростом с моего отца, я наверное ударил бы его. Но сейчас я не был способен ни на что большее, как испытывать стыд за дедушку Джейберда, жгучий непереносимый стыд. А кроме того другая мысль изводила меня, мысль о том, сколько из трусости дедушки Джейберда перешло по наследству ко мне. В ту пору я не имел ни малейшего представления об этом, но не за горами было время, когда все это мне довелось узнать.
Где-то на другой стороне Зефира начал звонить колокол другой церкви, и этот звук доносился до нас сквозь дождь словно во сне. Я поднялся на ноги, моя шея, нижняя губа и плечо изнывали от пульсирующей боли. Самое ужасное в боли то, что она унижает тебя. Даже Брэнлины и те растеряли свое бахвальство и скулили как щенки. Лично я ни до, ни после не видел никого, кто бы смог держать себя молодцом, получив в нос с полдюжины жал, а вы?
Пасхальный колокольный звон начал разноситься над залитым водой городом.