Жизнь бабочки - стр. 40
Настасья степенно кивала.
– Вообще испанцы народ свой. Все понимают… Но, с другой стороны, ни хрена они, Слава, не понимают. Вот поэтому нужны такие, как мы с тобой.
Черенцов немного удивился, но решил пока вопросов не задавать.
– А наши-то чего творят! Слава… Наши-то…. Вот представь себе пачку денег. Представил?
Федор огляделся, схватил со стола толстую пачку салфеток и вложил в Славкину руку.
– А вот теперь кидай ее на пол со всего размаха.
– Ээээ! Раскидались… У нас тут прислуги нет. Чай, не в Испании…
Настасья бухнулась на колени и ловко собрала салфетки.
– Вот, представляешь, Слава, чего эти отмороженные творят!
А потом сказал чуть тише:
– А наша задача все это подобрать.
Через два месяца Черенцов уже был сотрудником мадридской фирмы по торговле недвижимостью. Фирма эта, правда, оказалась немного липовой, и поэтому он пять лет боялся выезжать из страны. А потом получил вид на жительство. Для этого пришлось фиктивно жениться. Сейчас-то они уже получили лицензию и масштабы стали другими.
В ту встречу больше ни о чем не говорили, и у Севы остался неприятный осадок, так, будто его поманили конфеткой, а потом сами съели, хотя все это было из другой жизни, о которой даже страшно и противно думать. За границей он никогда не бывал, и пока не хотел. В детстве мечтал, и знал, что это обязательно случится. Отец ездил в соцстраны. Он помнил ожидание его возвращения. Первым делом разбирали подарки, а потом слушали. Отец говорил степенно, без подобострастия, указывал на существующие недостатки. Точно так же он, наверное, вещал с трибуны. Отец всегда оставался самим собой. Сева потом много думал об этом и пришел к выводу, что никогда не знал отца, не знал, какой он настоящий.
Сейчас за границу не ездил только ленивый, да и Сева мог, но он опять выживал. Дело было не в деньгах. Тут как раз родители могли пригодиться, и они даже неоднократно предлагали. Отец до последнего года преподавал экономику в одном из новых коммерческих вузов, получал мало, но они с мамой ухитрялись копить. Мама вообще никогда не работала, где-то числилась, Сева даже точно не знал где, и очень радовалась, когда наконец оформила пенсию. Они занимались тем, что постоянно пересчитывали свой скудный бюджет, пугались, когда что-то с чем-то не сходится, и снова пересчитывали. С тех пор как отца уволили, на их лицах застыли испуг и смирение. Все их радости и горести были связаны с тем, удалось ли что-нибудь скопить. Какими жалкими они бывали, когда Сева срывался и начинал что-то или кого-то клеймить. Они даже становились похожими друг на друга. Оба бледнели, втягивали голову и начинали что-то лопотать шепотом, что-то о том, что все будет хорошо, надо успокоиться и не произносить такого вслух. Они уже ничего от жизни не ждали, лишь бы не было хуже. Даже не заговаривали, что надо бы Севе завести семью и родить им внуков. Может быть, чувствовали, что не стоит об этом заговаривать.