Завоеватель - стр. 58
– Мама, боюсь, я привез дурные вести. – Открыто о случившемся еще не сообщали. – Гуюк-хан пал от руки своего слуги во время охоты.
– Пробил скорбный час для нашего народа, – церемонно отозвалась Сорхахтани, наклонив голову. Подступающий кашель стянул грудь, и женщина спешно проглотила слюну. – Царевичей нужно собрать на новый курултай. Я разошлю гонцов и на следующую весну созову царевичей в город. Народу нужен хан, сын мой.
Мункэ пристально посмотрел на мать. Глаза ее блестели. Тонкий намек, сокрытый в конце фразы, вероятно, расслышал один орлок. Он чуть заметно кивнул в ответ. Военачальники уже считали Мункэ ханом, ему осталось лишь объявить об этом всенародно. Он сделал глубокий вдох, глянул на почетный караул, который собрала его мать, и со спокойной уверенностью проговорил:
– Нет, мама, только не среди этих холодных камней. Я – правомочный хан, внук Чингисхана, решение за мной. Я призову народ в долину Аврага, где Чингисхан провел первый курултай.
На глаза Сорхахтани навернулись непрошеные слезы гордости, и она молча кивнула.
– Народ отдалился от принципов, заложенных моим дедом, – объявил Мункэ уже громче, чтобы слышали и военачальники, и стража. – Я верну его на путь истинный.
Он взглянул на раскрытые городские ворота, за которыми десятки тысяч человек работали на благо империи: кто вносил скромную лепту, кто – большую, соразмерно своим доходам. На лице Мункэ мелькнуло презрение. Впервые, как Сорхахтани узнала о гибели Гуюка, она встревожилась. Думалось, сыну понадобится ее помощь, чтобы подчинить город своей власти, а Мункэ, казалось, не видел Каракорум и не интересовался им.
Когда он заговорил, опасения Сорхахтани подтвердились.
– Мама, тебе стоит удалиться в свои покои. По крайней мере, на несколько дней. Я доставил в Каракорум факел и, прежде чем стать ханом, очищу город от скверны.
Сорхахтани отступила на шаг, а Мункэ вскочил на коня и через городские ворота поскакал к дворцу. Его свита была при оружии. Сорхахтани по-иному взглянула на хмурые лица воинов, последовавших в Каракорум за своим господином. Они подняли такую пыль, что она закашлялась, из глаз снова потекли слезы.
К полудню благовония на жаровнях догорели, начался положенный траур по Гуюк-хану. Его тело поместили в дворцовый подвал, чтобы вымыть и обрядить для погребального костра.
Через полированные медные двери Мункэ вошел в зал для приемов. Завидев его, придворные поклонились, коснувшись лбами деревянного пола. Гуюку это нравилось, а вот Мункэ…
– Встать! – рявкнул он. – Хотите – кланяйтесь, но цзиньского лизоблюдства я не потерплю.