Записки ящикового еврея. Книга вторая: Ленинград. Физмех политехнического - стр. 49
Ландау был обязан Френкелю защищенным существованием в теоретическом отделе и многими знаниями, не говоря уже о знакомствах с известными физиками, в том числе европейскими.
Командировки в Европу он тоже получил благодаря хлопотам Иоффе и Френкеля, где сумел с багажом приобретенных в Физтехе знаний и развитой (и неподавленной!) индивидуальностью произвести впечатление на Бора, стать его учеником и любимцем и получить (частью скандальную) известность в Европе.
Вернувшись оттуда в 1931 году, с чувством собственной значимости, он заявил Иоффе, что его идея тонкослойной изоляции смехотворна. При объяснении по поводу своей работы, про которую Иоффе сказал, что не видит в ней смысла, заявил ему, по словам Бесссараб [Бес. 1996], что «теоретическая физика – сложная наука, и не каждый может ее понять».
Теорию на общефизтеховских семинарах, где разбирались свои и зарубежные работы, объяснял Иоффе, а не Ландау. После этого все становилось ясно не только экспериментаторам, но часто и теоретикам[44]. «Иоффе обладал исключительным даром глубоко проникать в область физических явлений и особым умением вскрывать их механизм. Участники его семинаров неоднократно были свидетелями следующих сцен.
Какой-нибудь теоретик делает сообщение, посвященное одной из трудных областей современной физики. Постепенно доска покрывается сложнейшими и далеко не всем понятными математическими формулами. Одной доски не хватает. Теоретик стирает написанное и покрывает доску следующим набором иероглифов. И так повторяется несколько раз. Наконец, доклад окончен. Иоффе встает и предлагает присутствующим задавать вопросы. Но большинство сидящих в зале ничего не поняло. Только небольшая кучка теоретиков все постигла. Никто не задает вопросов. Наконец, после тягостной паузы один из теоретиков, обычно молодой, что-то спрашивает. Лицо Иоффе озаряется и, не давая докладчику слова для ответа, он сам начинает говорить. Заданный вопрос для него лишь предлог. Иоффе повторяет содержание доклада от начала до конца. На это у него уходит в четыре раза меньше времени. И поразительное дело! Всем все становится ясно, формулы оживают и приобретают глубокий физический смысл.
Бывало и так. После какого-нибудь доклада возникает оживленная дискуссия. Выступающих много. Так же много высказанных соображений, точек зрения, идей, предложений. Но в итоге все запуталось в клубке противоречий, нить очевидного оборвалась и затерялась. Тут встает Иоффе и спокойным, ровным голосом начинает говорить. Его выступление вносит полную ясность в обсуждаемый вопрос, непонятные факты получают свое истолкование, допущенные ошибки исправляются. И все это делается корректно, с большим тактом, без ущемления чьего-либо самолюбия. Он не любит спокойных, анемичных семинаров, без активного обмена мнениями, без горячих высказываний. И ему почти всегда удавалось направить течение дебатов в русло живой, содержательной дискуссии» [Сом. 64].