Записки ящикового еврея. Книга первая: Из Ленинграда до Ленинграда - стр. 2

Родился я в несуществующей теперь стране, в городе с трехмиллионным населением, названия которого уже нет на карте. До февральской революции 1917 года сама возможность моего рождения была сомнительна, так как вероятность встречи родителей из столь различных и небогатых семей, да еще в столице, была весьма малой. Да и вузов с совместным обучением тогда в России не существовало.

Мои предки мужского пола перешли в мир иной рано, когда им было меньше лет, чем мне, когда я начал писать эту книгу. Еще одна аномалия случится, если я эти заметки успею закончить, учитывая мою крайнюю нелюбовь к «писательству».

Из «гариков»[5] известно, что евреев очень мало на планете, но одного еврея очень много. Со мной было по-другому. Евреем по Галахе я не являюсь (меня мало), но так как евреев в СССР было «очень много» (в науке и в искусстве особенно), то после окончания вуза меня на работу по специальности «процессы управления» никуда не брали. Наконец я попал в ящик[6] (почти случайно, благодаря участию в туристском походе по реке Чуне на Кольском полуострове). На некоторое время я мог бы забыть, что я еврей[7]. В ящике была призрачная возможность вырасти до почти несъедобных размеров – вспомнились надписи на длинных ящиках: «Сельдь ящиковая, кормовая». Эти ящики – первое, что мы увидели, когда вышли после реки Чуни к древнейшей его деревне Варзуге. Сельдь была малосъедобная – очень большая и кормили ею только местных свиней. Вот таким ящикóвым стал и я – на продажу не годился, а съесть в «ящике» меня можно было только с голоду. Ящик считался «юденфрай» и, попав в него, можно было расслабиться. (Установки тоталитарной власти с конца сороковых состояли в том, чтобы евреев в Академию Наук, университеты, ВУЗы и оборонку не принимать, но и не увольнять, с руководящих постов по возможности убрать и на них не назначать). При создании новых ящиков евреев и не брали, но тех, кто все-таки попадал, не увольняли. Теперь, после объяснения заглавия, назову и третью важную причину – пишу в расчете на племянниц, внучек и внучатых племянников, которые иначе этого не узнают (а сейчас пока и знать не хотят). Пишу с надеждой: «и как нашел я друга в поколенье, читателя найду в потомстве я»[8]. Парадокс в том, что понять книгу без пространных комментариев смогут только мои современники. Объяснения некоторых незнакомых для потомков слов и понятий приводятся в Примечаниях и Комментариях, привязанных к соответствующим страницам; и только там, где это может быть неизвестно современникам ставится звездочка (*).