Йоль и механический разум. Книга первая «Путешествие» - стр. 4

Я подошёл и потянул на себя ворот. На удивление он поддался свободно, и кабина лифта дёрнулась вверх. Я повернул ворот ещё раз и ещё раз, поднимая себя наверх. Я сделал около десяти оборотов ворота, когда он с щелчком зафиксировался, и я больше не смог его сдвинуть. Поняв, что я добрался до высшей точки, куда может завести меня этот лифт, я вышел из него. Я был на той самой марсовой площадке, которую видно в подзорную трубу на вершине пика башни.

Выйдя из кабины лифта, я обернулся. На портале кабины кто-то неровным почерком нацарапал три старшие руны – Сюр, Зип и Вендль. Я было удивился такому безрассудству, но потом подумал, что не я первый забираюсь сюда, и кто-то из молодых гоблинов решил таким образом отметить свой подвиг, нацарапав ножом первые буквы своих имён в старшем строю. Я тогда ещё подумал добавить туда руну Йом, когда буду возвращаться, не вкладывая в неё эманации магии. Но, вообще говоря, старшие руны просто так чертить нельзя.

Я осторожно подошёл к поручню, который окружал площадку. Вид на столицу открывался грандиозный – ведь она лежала в долине между самыми высокими пиками в системе Мглистых гор. Весь город лежал у меня под ногами, и в сумерках он представлял собой поистине завораживающее зрелище – миллионы разноцветных огней мерцали в сгущающейся тьме, создавая странный переплетающийся узор из оранжевого и голубого. Оранжевый – цвет обычного огня, которым гоблины освещали свои жилища, грели их, готовили на нём себе пищу и делали пар для движения механизмов. Голубой – цвет магии, эманациями которой гоблины освещали общественные пространства, а у кого были на то средства и возможности – пользовались этим способом для освещения своих жилищ.

Внезапный порыв ветра кинул меня на поручень, и я чуть было не перевалился через него, так как высотой он доходил мне до солнечного сплетения. Шпиль зашатался, и под моими ногами пол заходил ходуном. Голова закружилась, в моих глазах замелькало оранжево-голубое море. Судорожно я схватился руками за поручень, и ладони мгновенно заиндевели – на этой высоте было довольно-таки холодно, а я только-только понял, насколько холодно. Шпиль продолжало шатать, я держался за поручень и считал мгновения своей жизни.

Потом также внезапно всё стихло. На негнущихся ногах я отошёл от поручня, потом упал на четвереньки и пополз в сторону кабины лифта. Время тянулось, как карамель в лавке старой Кайры, к которой мы бегали малышами за сладостями. Я полз и полз, думал только об одном – как бы доползти. Мне казалось, что я стану глубоким стариком, когда, наконец, доползу до лифта.