Йеллоуфейс - стр. 8
– Чистый, со льдом или олд-фешен?
Я понятия не имею, как пьют виски.
– М-м-м… Давай как себе.
– Значит, олд-фешен.
Она уходит на кухню.
Слышно, как там открываются створки шкафов, позвякивает посуда. Кто бы знал, что олд-фешен обернется такими хлопотами?
– У меня здесь прекрасный «Уислпиг» восемнадцатилетней выдержки, – воркует Афина. – Мягонький, будто ириски с черным перцем, ты оценишь.
– Конечно, – отзываюсь я. – Звучит вкусно.
Афина что-то не торопится, а мне не мешало бы пописать, и я брожу по гостиной в поисках туалета. Интересно, что меня встретит там. Может быть, какой-нибудь хитрый освежитель. Или корзинка с нефритовыми вагинальными шариками.
Замечаю, что дверь в кабинет распахнута. Комната очень красивая, и я не могу удержаться, чтобы туда не заглянуть. Картинку я сразу узнаю по постам Афины в Инстаграме* – сама она называет это место своим «храмом творчества». Перед окном с викторианским кружевным тюлем стоит огромный письменный стол красного дерева на гнутых ножках, а на столе красуется черная пишущая машинка.
Да-да. У Афины пишущая машинка; никаких там Ворд, Гугл Докс или Скривнер. Она пишет в молескинах, потом в ход идут листочки-стикеры, и уже затем она настукивает полноценные черновики на «ремингтоне». Это заставляет ее тщательней «фокусироваться на уровне предложений» (ее словечки, которые так часто проскальзывают в интервью, что я уже затвердила их наизусть). Иначе она пишет целыми абзацами и не видит за деревьями леса.
Ну правда. Кто так говорит? И кто так думает?
Для тех, кто не может и абзаца написать, не теряя фокуса и не заглядывая в Твиттер, продаются уродливые и страшно дорогие электронные пишущие машинки. Но Афине это, видите ли, не по нраву; она пользуется винтажной пишущей машинкой – трескучим устройством, для которого надо покупать специальные чернильные ленты и толстые прочные листы.
«На экране я писать просто не могу, – сетовала Афина. – Мне надо видеть текст в печатном виде. В напечатанном слове есть что-то основательное. Возникает ощущение постоянства, осязаемости того, что ты пишешь. Это дает мне возможность сконцентрироваться, проясняет мысли и заставляет точно подбирать слова».
Я забредаю в глубь кабинета, в подпитии не соображая, что это неприлично. В каретке еще торчит лист бумаги, на котором всего одно слово: «КОНЕЦ». У машинки лежит стопка страниц толщиной в ладонь.
Рядом со мной материализуется Афина, держа по стакану в каждой руке.
– О, это мой проект по Первой мировой. Наконец-то закончила.
Афина славится своей скрытностью насчет проектов, которые еще не завершены. Никаких бета-ридеров. Никаких интервью, никаких выкладываний фрагментов в соцсетях. Даже ее агенты и редакторы не получают ни одного наброска, пока вещь не написана целиком. «Книгу нужно выносить в себе, пока она не станет жизнеспособной, – сказала она мне однажды. – Если я явлю миру вещь прежде, чем она полностью сформируется, – она погибнет». (Странно, что никто не критиковал ее за эту гротескную метафору, но, кажется, Афине все можно.) Единственное, что проскальзывало в ее речи в последние два года, – это то, что она готовит роман, имеющий отношение к военной истории двадцатого века и что для нее это «серьезный художественный вызов».