Ярослав и Анастасия - стр. 35
На глазах Фотиньи засверкали слёзы.
Вроде и некрасива совсем, а мила была девчушка и чем-то притягивала к себе взоры взрослых мужей.
– А вы кто? – спросила, нисколь не смущаясь, Фотинья.
– Я князь ваш, – едва сдерживая улыбку, отмолвил ей Ярослав. – А они мужи мои ближние. Это Семьюнко, это Дюк.
– А ты вправду князь? Ты нас спасёшь, да? Вот здорово! – Серенькие глазки девочки вытаращились от изумления.
Подружка её тем часом утёрла слёзы и смотрела на Осмомысла с неменьшим любопытством.
Лодка наконец уткнулась в песок. Девочек вытащили на сушу. Фотинья недолго думая вскарабкалась на княжьего коня и устроилась перед Ярославом. Порфинью подхватил и усадил к себе на конь Дюк.
– Мчим в Галич! – приказал, обернувшись к своим, Ярослав.
– Как твоего отца звать? – спросил он девочку. – Где его сыскать можно?
– Миколой его кличут. А должен быть он у Тверяты, купца. С ним многие дела он имеет.
– Из житьих вы, стало быть? Хозяйство своё имеете, скот, холопов. А знаешь ли ты, что таких, как вы, могу я к себе в хоромы пристроить? Ну, не к себе – в бабинец. Будете за столами знатным боярыням прислуживать. А подрастёте – женихи для вас найдутся. Для всякого житьего служба на княжьем дворе – большой почёт.
– За то вельми благодарны будем тебе, княже, – пропищала в ответ Фотинья.
…Обеих девочек Ярослав, как обещал, пристроил в бабинец. Ольга была не против – выходцы из житьих чаще оказывались более верными князьям, чем бояре с их интригами и коварством. Прислуживали Порфинья и Фотинья с тех пор княгине и боярыням за столом во время частых пиршеств, раскладывали скатерти, носили кушанья и вина. Отца Фотиньиного нашли целого и невредимого, жива оказалась и мать её, правда, хозяйство всё было порушено наводнением.
– На три лета освобождаю тебя от дани! – объявил Миколе, приземистому мужичонке с пегой бородкой, Ярослав. – И даю тебе такожде двунадесять гривен – чтоб отстроился заново, двор свой и хозяйство возродил.
Ошарашенный такой милостью Микола кланялся князю в пояс и слёзно благодарил.
– Что-то добр ты вельми, княже, к сим житьим людишкам. С них жёстче спрашивать надобно. Пускай бы отрабатывал гривны твои, – упрекал после Ярослава Семьюнко. – Или… мне сие дело поручи. Уж я с него стрясу!
– Сказал: дарую гривны! – недовольно прикрикнул на него Ярослав. – И довольно об этом! Всех, конечно, гривнами не задаришь, но Микола… пусть отстраивается.
Семьюнко обиженнно прикусил губу. Не первый год косился он на богатые рольи[104] этого житьего, хотел прибрать их к себе, да всё никак не получалось. А теперь… такой был случай! Но князь вмешался, не дал закабалить сего Миколу, спросил, догадываясь, верно, о замыслах товарища своих детских лет: