Я ухожу, господин Лекарь - стр. 42
Фрейнкман не всегда был таким. Куда подевались сила обещания, порядок и честность? Всё вылилось в трубу. Почему? Испытания? И отец их не прошел? Горько это осознавать.
— Ничего, это у тебя тоже пройдет, поверь моему опыту. Честность, справедливость, верность — кому это нужно? Отдавать себя тем, кто готов бросить в минуту трудности. Она ушла от тебя? Ушла ведь? Знаешь почему? Почувствовала. Что ты можешь ей не дать того, чего она хочет. Такова природа женщин — выбирать более сильного. Ей плевать на тебя. Дай-ка догадаюсь… устраивает тебе сцены ревности, говорит, что недостаточно внимателен, — смеется хрипло, издевательски, исподтишка, а я в своем воображении подрываюсь, хватаю его за горло, сжимаю так, что он давится этим самым дымом. Только смысл этого? Он пытается задеть, и у него получается.
— Советую не терять на неё время.
— Поэтому ты нашёл более лёгкий способ — обвинить других в своей уязвимости? — напряженно отрываюсь от спинки стула и наклоняюсь. — Это ты мне предлагаешь сделать?
Желваки на его скулах дернулись, а лицо побагровело, будто он всё-таки задохнулся дымом.
— Тебе нужен наследник, — выстреливает он контрольный залп.
Я медленно поднимаюсь, прохожу к столу и смотрю на отца сверху, тот кривит губы в ухмылке, которая говорит: “Я так и знал!”.
— Я люблю Леджин, даже если у нас не будет наследника, не перестану её любить.
Черты лица Фрейнкмана заостряются, но в следующий момент он спокойно тянет из трубки дым.
— О чём я и говорил — скулящий пёс у женского каблука.
Мерзко и грязно, настолько, что я с отвращением убираю руки от стола и отступаю. Я будто соскользнул в прорубь с грязью.
— Она тебе истерики закатывает, отвлекает от дела, найди себе более сговорчивую жену, такую, чтоб ждала тебя смирно и не открывала рот. Решай вопрос по-мужски.
Во мне что-то надламывается и загорается синим пламенем.
— Решу, если ты ещё раз скажешь слово против Леджин, — шиплю я.
— Угрожаешь?
— Предупреждаю. Оставь свои советы при себе, утешайся ими, когда останешься ни с чем, только со своей грязью, — мой голос становится грохочущим, словно брошенный в колодец камень. — Не пачкай ни меня, ни Леджин, ни мать.
В кабинете повисает тишина, создавая вокруг вакуум, в котором происходит противостояние.
— Время покажет, кто прав, — на удивление спокойно произносит Фрейнкман, вновь засовывая трубку в рот.
Противно. Противно на него смотреть, бросаю презрительный взгляд и отступаю. Давно я не беседовал с отцом настолько откровенно, что эта откровенность встает поперек горла. Выхожу из кабинета, грохнув дверью, в груди клокочет ярость, в ушах шум, не вижу ничего перед собой от гнева.