Всё это про любовь - стр. 11
Здесь я не удержалась и прыснула в кулак. Извинилась: "Простите… я… того", быстро отвернулась. Мой Пинкертон радостно переспросил:
– Я прав? Угадал? А?
– Почти на сто процентов, – согласилась я. – Вы ясновидящий. Хотя и учили детей физике.
– Тогда пойдёмте! Я покажу вам своё жилище.
Он взял мою сумку, я достала из реки пойманную рыбу. Кошка взволновалась. Посмотрела подозрительно и придирчиво, однако ничего не произнесла, вероятно, поверив в мою честность.
Эдуард Ляликович окончательно представился, сказал, что его фамилия Салазкин. Я произнесла свою фамилию. Мы пожали друг другу руки, официальным (для честных людей) образом затвердив наше знакомство.
Идти пришлось недолго.
Салазкин жил в деревянном одноэтажном домике у самой реки. Как я поняла, бОльшая часть жителей Илавецка проживала именно в таких домах. Официально эти "одноэтажные субтропические пампасы" назывались частным сектором.
Пока мы шли, Салазкин рассказывал историю города (корень Илавецка уходил глубоко в историю, однако не расширялся и не ветвился, оставаясь тоненькой ниточкой-жилкой). В какой-то момент (практически на полуслове) мой спутник замолчал, сделал мне знак глазами и даже приложил палец к губам, намекая на режим молчания.
Я притихла.
Мы двигались по тротуару вдоль забора. На лавочке (между забором и вишнёвой аллеей) пребывал в забытьи старик. Нельзя сказать, что он сидел, поскольку большая часть его седалища размещалась вне лавочки, однако… На трость он положил ладони, на ладони – голову. Дремал.
Эдуард Ляликович смял лицо в сложной гримасе и ещё раз показал на губы. Придвинулся к калитке (мы пришли), осторожно приподнял щеколду…
Наши ухищрения оказались напрасны.
– А я не сплю, – заявил старик и поднял цыплячью голову. – Думаю. Размышляю.
Эдуард Ляликович сделал рукою жест, каким приглашают к столу:
– Знакомитесь, Женечка. Сахарный Демьян Захарович, собственной персоной. А это – Евгения Фролова. Прошу любить и жаловать.
Дед встрепенулся:
– Уж не Зинки ли Фроловой дочка? – по-бабьи всплеснул руками.
– Нет, я не здешняя.
– Слава богу! А я-то спугался, бо за алиментами явилась не запылилась, – дед подмигнул и столкнул кепку на затылок.
"Ух ты! Герой! – подумала я. – Двухсотлетний Казанова".
В доме было прохладно и чуть влажно, как бывает только в деревянных домах. Ветер играл занавесками. Звонко с упоением стрекотал кузнечик. Кошка прошла в зал и села в самом центре комнаты. Она была здесь хозяйкой, а потому принимала гостей. По стенам висели фотографии. В основном чёрно-белые: семейные, школьные, – я прошла вдоль галереи, – изредка попадались портреты. Дореволюционные сепии: бравый казак восседает на стуле, за его спиной интеллигентный юноша – сжимает в руках гимназическую фуражку.