Возмездие. Поэма - стр. 35
Продажные суды, с душой грязней навоза?
Начни-ка с Партарье, закончивши Лафоссом.
Позвал я Сент-Арно, убийца мне ответил,
И чтоб закончить трауром и ликованьем смерти,
Святой Варфоломей на старой доброй карте
Уступит место, торопясь, божественному Бонапарту.
То, что касается людей, они проголосуют,
Как можно сомневаться? Париж уже ликует,
Сибура слушая, Тролона, тролонгистов,
Наполеоны оба слились дифтонгом чистым,
Берже сплетает их в отважный авангард,
Между Арколь, Лоди стоит бульвар Монмартр,
В зловонной, мерзостной тюрьме Спартак сейчас сидит;
Укрылся где-то Фемистокл и изгнан Аристид,
И Даниил уже во рву, сосед жестоких львов,
Мы миллионам брюхо распорем так легко!
Джерси. 20 января 1853.
IX. Веселая жизнь
I
Ну, хорошо! Мошенники и короли насилья,
Присядьте-ка за стол, поближе к изобилью!
Спешите! Разместите всех!
Так, ешьте, пейте, жизнь так мимолетна!
А весь народ, влачащий жизнь бесплодно,
Для ваших лишь утех!
Рубите же леса! Озера осушайте!
Урежьте-ка бюджет! И родину продайте!
Да, пробил час такой!
А вот последний су, еще поля возьмите!
И в городах рабочих заморите!
Вам это не впервой!
Попойка светит впереди! Веселье распирает!
А бедная семья в соломе умирает
Где нет дверей, окна.
Мужчина в полутьме лишь милостыню просит,
Их мать иссохшую едва уж ноги носят,
И у ребенка нету молока.
II
Цивильный лист, дворцы и миллионы!
Я в подземельях Лилля слышал стоны,
Я видел этот заунывный мрак.
Там, под землей, где призраки ночуют,
Согбенные; их задавила жизнь, прессуя
В железный свой кулак.
Они страдают, воздух там токсичен,
Слепой чахоточному пить дает привычно,
Вода в углах бежит ручьём;
Ребенок в двадцать, и старик за тридцать,
И каждый вечер смерть – жестокая убийца
С косой заходит в гости вечерком.
Здесь нет огня, дождь заливает окна,
Где скорбь и злоба ткут свои волокна,
О, труженики бедные, для вас!
Около прялки с нитью, которую мотают,
Убогость в келью мрачную вползает
Из окон, утопающих в слезах.
О, нищета! Мечтать семьей впотьмах,
Но рядом с ними только мерзкий страх,
Добро толкающий в объятья зла,
И дочь свою, принесшую еду,
Не смеет он спросить начистоту:
Дочурка! Где так долго ты была?
Отчаяние спит среди лохмотьев блеклых;
А там, в других местах, красивых, теплых,
Им далеко до этих передряг!
Девица в розовом, а ночью – в фиолете,
Ползет, стыдясь костлявого скелета
И наготы червя;
Они дрожат сильней, чем сточная вода,
Им нормы жизни не доступны никогда,
Продрогший до бесчувствия скелет;
Когда я к ним входил, угрюмый и понурый,
Девчонка милая со старческой фигурой
Сказала: «Мне уже семнадцать лет!»
Кроватки нет у изможденной мамы,