Ворон. Волки Одина - стр. 42
– Монах говорит, великий герой, – ответил я. – Сын главного греческого бога Зевса и самый сильный человек на земле.
Бодвар поскреб подбородок и поджал губы. Ирса Поросячье Рыло одобрительно кивнул.
– На Тора похож, – с подозрением произнес Улаф.
– Или Беовульфа, – сказал Сигурд.
Эгфриту нравилось то, что его слушали с интересом. Он наклонялся ко мне и говорил по-английски, а потом откидывался назад и наблюдал за лицами скандинавов.
– Монах говорит, Геркулес был великим и искусным воином, – продолжал я, обращаясь к Сигурду, – а еще хитрым.
– Прямо как ты, Сигурд! – громогласно рассмеялся Дядя, хлопая ярла по спине.
– Да, пожалуй, – ответил тот, нахмурившись. – Наверное, когда он мочился против ветра, тот менялся. – И разразился смехом.
Мы тоже засмеялись, и смех показался чересчур громким после того молчания, в котором все пребывали с тех пор, как погиб Туфи. Поговаривали даже, что нам не избавиться от невезения, из-за которого мы лишились франкского серебра. Как водится, чаще всех об этом заговаривал Асгот. Так что все почувствовали облегчение, когда смех вновь огласил воздух. Но позже ночью воины снова помрачнели. У нас кончился мед, даже Брамов запас весь вышел. А когда ты трезв, в голову лезут всякие мысли, и чем больше их гонишь, тем громче они жужжат.
Я думал о Халльдоре, вспоминая то раздутое от гноя лицо, то пузырящееся на погребальном костре тело. Между Сигурдом и Флоки все еще чувствовалась напряженность. Гордость Черного оказалась уязвленной – он считал, что закончить страдания брата было его обязанностью. Я не слышал, чтобы они из-за этого ругались, однако это событие встало между ними стеной. Мысли о печальной участи Халльдора не давали мне покоя со дня его смерти.
– Да перестань ты уже думать о ней, юноша, – сказал Улаф.
Мы с Пендой рыбачили, сидя на корме, но я почти не следил за удилищем. Солнце скользнуло за горы, а мы и двух слов друг другу не сказали.
– Я думаю не о Кинетрит, Дядя, – ответил я, не кривя душой.
Кинетрит была где-то на носу корабля; может, Асгот снова учил ее норвежскому.
– Смерть Халльдора из головы не идет, – признался я.
Улаф возвел глаза к небу. Мы набрали три мешка волоса с коней синелицых, и Улаф готовил новую конопать.
– И о нем перестань думать. Ничего хорошего из этого не выйдет.
– Просто я никогда прежде не видел такой смерти.
Улаф нахмурился.
– Халльдор умер как воин, – наконец произнес он. – От славного меча и с оружием в руке.
Мне вспомнилась огромная безобразная голова Халльдора.
– К тому времени он уже был покойником, – покачал я головой. – Никогда раньше такой вони не нюхал… Он же сгнил заживо. Один Тюр ведает, как он терпел такую боль.