Веревочка. Лагерные хроники - стр. 10
– Ну что, молодёжь, кто рискнёт? До конторы. 300 метров. Пачка чая. Ну!?
Глядя на то, как он хромает на ногу с дугообразной голенью, у кого-нибудь появлялась охота легко выиграть.
Николай побеждал всегда.
Проигравшие никак не могли ни осознать и принять свой проигрыш. В ответ Коля загадочно улыбался и повторял:
– Спортом, спортом надо заниматься, мужики. И курить надо бросать.
И снова, назавтра кто-то попадался, и проигрывал пачку чая.
Коля досиживал свой четвертак. Он уже сидел больше, чем я прожил.
Но никогда и никто не видел его угрюмым или расстроенным.
В свои, под пятьдесят, он был невысок, худощав и необычайно свеж.
– Спорт и доброе отношение к людям – залог душевного и физического здоровья – часто любил повторять Николай Гаврилович.
Работал он шнырём (дневальным) в конторе лесозавода.
Подружились мы не сразу, но крепко и надолго.
И хотя он не приветствовал мою дружбу с блатными, разговоров на эту тему у нас не было, да и быть не могло. В лагере каждый крутится, как хочет и как умеет, не выходя за рамки приличия, за которыми легко можно получить по голове.
У уважающих себя людей, (и на воле тоже), не принято лезть к собеседнику в душу и задавать лишние вопросы. Захочет человек – расскажет сам.
И однажды Коля рассказал мне свою невероятную, но обычную для нашей страны историю.
– На фронт я пошёл добровольцем из педагогического института. Сразу попал в артиллерийское училище, и командиром батареи провоевал месяцев пять, когда меня перевели в полковую разведку. Закончил войну под Прагой в госпитале, а домой попал аж в начале сорок седьмого. Меня, капитана, инвалида, до увольнения из армии определили в районный военкомат.
В то голодное время жилось нам лучше других, за счёт моей работы.
Многие умирали от голода. Ходили слухи о людоедах.
Чёрт меня дёрнул влюбиться в жену сослуживца, майора. Даже не так. Это она меня к себе затащила.
Жили мы у моих родных уже больше месяца, когда МГБ за мной приехало в пять утра. Оказывается, её муж написал заявление о том, что я выражал недовольство политикой правительства, (что было правдой), и грозился убить Сталина, чего не было и быть не могло. Но мне быстро сварганили дело и влепили двадцать пять лет, которые тогда стали давать всем подряд, вместо расстрела. На суде я сказал этому гаду, что сбегу и застрелю его. С этими мыслями и ушёл на этапы.
Видя мою хромоту и уродство, конвой обращал на меня внимание в последнюю очередь, и в один прекрасный момент на вокзале, когда приблатнённые пацаны замутили заваруху, я пошёл на отрыв, вскочил на проходящий товарняк и ушёл.