Венеция в русской поэзии. Опыт антологии. 1888–1972 - стр. 55
16
В Понтеббе пассажиров ожидало последнее перед Венецией пересечение границы и очередная таможня: она, в свою очередь, последней отнюдь не была, поскольку в Италии было заведено иметь по отдельному таможенному посту (ostroi) перед каждым достаточно крупным населенным пунктом. Главным объектом внимания итальянских таможенников был табак и сигары, которых можно было беспошлинно провезти по 10 штук на человека. За килограмм табака (сверх нормы) взималась пошлина в 26 франков. Нельзя было провозить также игральные карты (государственная монополия!), спички, чай и оружие всякого рода. Городские таможни были менее придирчивы, занимаясь по преимуществу местными жителями, а к путешествующим иностранцам благоволя[188].
Впрочем, предприимчивый русский турист старался обойти и эти ограничения. Вот довольно характерный отрывок, принадлежащий перу неизвестного нам лица; история этого документа по-своему замечательна. В архиве скрипача Л. С. Ауэра сохранились записки неопознанной московской барышни, названные строчкой романса «Connais-tu le pays ou fleurit l’oranger?»; в них подробно описывается путешествие в Италию, совершенное в 1896 году самой барышней, ее братом и его молодой женой (Татьяной Михайловной). По многочисленным упомянутым там лицам (она накоротке с О. С. и М. С. Соловьевыми, хорошо знакома с семьей Ауэров и т. п.) возникает ложное чувство близости узнавания, но вотще – определить автора не удалось. Записки начинаются с отъезда из Вены:
Весь длинный день с тех пор, как мы сели в Вене в поезд, я не отрывалась от окна, боясь потерять мимолетные видения покрытых снегом гор, глубоких долин с живописными опрятными селениями, темных лесов, проносившихся мимо меня в то время, как поезд, извиваясь, карабкался на вершину Земмеринга или нырял в черноту тоннелей. Было по-зимнему холодно, и только к вечеру, спустившись в долину, мы открыли окно, и на нас пахнуло мягким южным воздухом и ласково потянуло вдаль. На итальянскую границу мы приехали вечером и, растерявшись, вели себя на таможне вроде «русских за границей» Лейкина.
Началось с того, что еще в поезде, перед границей, мы принялись вынимать из ручного багажа и засовывать во все карманы папиросы брата, а вез он их в изрядном количестве, так как советы бывалых людей еще в Москве его убедили, что у русских слишком тонкий вкус, чтобы курить ту дрянь, которою довольствуются все без исключения курящие за границей. Перед отъездом, еще в Москве, он заказал себе огромное количество коробок с папиросами для продолжительного путешествия по Италии. Наибольшая часть этих коробок была тщательно спрятана в наших сундуках, часть же мы везли в нашем ручном багаже. Приехав в Понтеббу, мы отправились в таможенный зал с оттопыренными от папирос карманами, с решительным и отважным видом – моя belle-soeur впереди, мой брат и я за ней. Первое, что, по-видимому, раздражило итальянских чиновников, было то, что мой брат, перепутав ключи, долго не мог открыть наши сундуки. Уже в этом они увидели известную преднамеренность с его стороны и пришли в неистовство, а когда наконец сундуки были открыты, то набросились на них с ожесточением и из-под кружевных юбок и модных платьев моей belle-soeur Т. М., комкая их ужасно, вытащили все коробки с папиросами и тут же со злорадством их конфисковали. Итальянские чиновники были так невежливы и грубы, что нарочно делали вид, что не понимают негодующих протестов Татьяны Михайловны, когда она, пустив в ход все известные ей итальянские слова, приходившие ей на память, старалась доказать им всю несправедливость их поступков. Они только махали руками и, в свою очередь, болтали на непонятном языке. Вообще они вели себя так угрожающе, что мы почувствовали себя точно среди бандитов. Наконец, совершенно разбитые, мы вырвались из их рук и стремглав побежали к нашему поезду, уже проявлявшему намерение отправиться в дальнейший путь без нас. И тут-то мой брат, лишенный большей части своих папирос, с разочарованным жестом бросил куда-то в пространство вместе с пустой папиросной коробкой и квитанцию от нашего багажа. Пропажу квитанции мы обнаружили только тогда, когда уже сидели в купе и поезд мчал нас в темноту, издавая поминутно пронзительные вопли и немилосердно бросая нас из стороны в сторону.