Великая надежда - стр. 29
За гробом никто не шел. Никто из тех всхлипывающих и все-таки волей-неволей смешных людей, которые обычно идут за гробом и, ничего не видя сквозь черные вуали, спотыкаются на каждом шагу. Неужели никто не шел за гробом?
Кто из детей оказался первым? Герберт, Эллен или Леон? И что их подтолкнуло? Страх – страх перед кустом у покосившегося надгробия, который оказался вовсе не кустом? Или жгучая тоска – тоска по Святой земле?
Они пошли за чужим гробом; пошли за незнакомым покойником, единственным, к кому они здесь обратились, единственным, кто теперь мог их защитить, кто давал им почву под ногами и свидетельство; между Эллен и Георгом шел Герберт, как обычно, слегка приволакивая свою негнущуюся ногу, за ними Леон, а потом Рут и Ханна, чьи светлые волосы, светлые, как неструганые доски, из которых делают гробы для бедных, разметались прядками на осеннем ветру.
Чем дальше шли дети, тем сильнее их движения напоминали движения могильщиков: они шли, удрученные нерешительностью и нетерпением, причем одинаково удрученные и тем и другим, переходя от того к другому и обратно. Не родные и близкие, а зеваки. Казалось, они тоже несут гроб. Это ли была дорога в Святую землю? Над могилами не было ни огонька.
Могильщики раздраженно пыхтели. Работенка им выдалась нелегкая. В такой час, да еще поздней осенью, подобная работа – не развлечение.
– Эй, вы, там, позади, чего вам надо?
– Мы не посторонние.
– Близкие родственники покойного?
– Нет.
– Пришли проводить в последний путь?
Вечер был темный. И оборачиваться было трудно, тем более если шагаешь вперед в темноте с тяжелой ношей. Еще труднее было найти достойную брань для непрошеных гостей, явившихся проводить в последний путь. Могильщики шли то медленнее, то опять быстрее, выкрикивали через плечо угрозы и проклятия. Под конец они стали подбрасывать гроб на носилках, чтобы напугать детей. Но это не помогло. Они непоколебимо шли за гробом, парящая светлая масса того, что несли перед ними, вела их за собой, как песня, и глаза их были с надеждой устремлены на эту ношу. Словно это в самом деле был путь в Святую землю: не на восток и не на юг, не на север и не на запад, не в прошлое и не в будущее. Путь, просто путь. Все прямо и прямо, а прямо – значит везде.
На ходу дети тихонько смеялись над проклятиями могильщиков. Неузнанная цель отражалась в их лицах.
Они шли дальше и не удивлялись, почему дорога такая широкая. Они бы даже не удивились, если бы пришлось идти так еще час за часом, все идти куда-то сквозь туман, вдоль могил, и они бы даже не удивились, если бы могильщики с гробом вдруг перемахнули через изгородь и поспешили вслед трем козам, которые брели домой.