Вечная переменная - стр. 1

[Тексты Лины Сальниковой | @tatkalina]

[Фото на обложке Дины Беленко | @dinabelenko]

Нити солнца ложатся косо на циферблат,

ветер косы плетет занавесочным тонким лентам.

Я храню в себе сонмы историй, дорог, заплат,

мира теплую мирру и пару минут до лета.

Все мы – несколько слов, пыль докуренных сигарет,

поспеши рассказать себя – может быть, кто услышит.

Только если всё лишнее в нас и о нас стереть —

остается любовь. Так устроено чем-то свыше.

Это всё, что тебе обязательно знать о людях:

у тебя к ним что-нибудь будет, у них не будет —

и такие несовпадения совершенны,

потому что без них не сбывается притяжений.

Не совпасть бы один в один, и душой, и телом —

потому что так ты словно проходишь стену,

так проходишь насквозь, будто штору косое солнце.

Ничего и ни в ком от такого не остается.

Хоть зазубринка, хоть какая-то непохожесть,

несогласие среди сотни согласных множеств

между вами пусть однажды, но существует.

Только так и можно увидеть себя живую.

Только так и можно услышать в другом живого,

а не эхо, повторенное слово в слово.

Только так не становятся отзвуком, чьей-то тенью.

Обоюдность различий.

Взаимность несовпадений.

Ходишь странной, как будто душа без тела.

По щепотке от мира кладешь в гербарий.

Я о чём-то тебе рассказать хотела,

только громкость мне кто-то теперь убавил.

Замечаешь все шорохи, запах тонкий —

это сердце под листьями бьется сухо.

Столько листьев насыпалось, жизней столько —

только кто-то лишил половины слуха.

Я хотела сказать тебе об огромном,

только громкость мне кто-то теперь убавил.

Запах тонкий по узкой сушеной кромке,

травы судеб, сплетения их, гербарий.

В пожелтевшей сердечной моей коробке —

я хотела сказать, кто-то звук убавил —

я людей, как цветы, оживляю, робко

прикасаясь по памяти к ним губами.

Имя твое бы высечь на сердце загодя —

не страшно тогда и в жизнь, и в другие странствия.

Солнце дрожит в небесных весенних заводях,

и дрожь эта требует чуткости и участия.

Имя твое шифровать бы татуировками —

деревом Тургора, пятой стихией – в памяти.

Солнце сегодня робкое, небо робкое,

тихо дрожат от легкого ветра заводи.

Загодя, вырезать имя на сердце загодя,

чтобы не страшно ни в омут, ни в жизнь, ни в заводи.

Чтоб на изнанке, твердой рукой записано,

пульсировало и вело за дрожащей высью нас.

И в свете счастливого, и среди мрака лютого —

чтоб помнить, как я, несмотря ни на что, люблю тебя.

Она обожает летать, но не в этом дело.

Февраль превращается в джунгли: жара и звезды.

Хорошая книга – история совпадений:

читаешь про запах, и запах щекочет ноздри.

Она остывает от города, привыкает

к бескрайней свободе, где больше не давят стены.

И город становится скомканными клочками,

пока льется свет через листья, сливаясь с тенью.

Пока о ней варят кофе и пьют ночами,

скучают, по дому её собирая вещи,

она растворяется в местности, изучает

и чувствует счастье, огромное, человечье.

Хорошая книга – страницы пересечений:

на каждой сердца́, как созвездия, бьются ближе.

Ей боги небесные карту полета чертят,

и гаснет надолго февральский огонь вечерний.

Зажжется, когда она книгу свою допишет.

>Солнце катит ньютоновским яблоком за холмы»,

>оставляя закатные брызги на сводах крыт.

У хороших историй всегда есть приписка «мы», | остальные не стоят ни времени, ни игры.

Это в нас – краснобокие, огненные сердца | созревают к весне, вычисляют по облакам,

с кем истории наши останутся до конца, | а на ком остановятся время или строка.

Мы храним чудаков, одиночек, несущих свет. | Выключаем февраль, если некого в нём жалеть.

>Тот, кто знает закон, успевает взглянуть наверх

>до того, как закат разбивается на земле.

Та, что тебя не ждет, выключает звук.

Та, что тебе не нужна, зажигает свет.

Первая – жуткая сказочка наяву.

Вторая же – самая грустная из невест.

У первой твой омерзительно гордый нрав,

во власти второй – вся нежность, что ты искал.

И жизнь твоя – снова и снова – одна игра,

где ты тянешь руки и бьешь себя по рукам.

В одну ты втянулся, как нитка в веретено.