В жаре пылающих пихт - стр. 7

Вроде того.

Но это ведь вранье, так? Мы не действуем. Должно быть нечто большее, что будет стоять за именем. Мы думаем, что творим наши дела от собственных имен, будто у нас на то воля есть.

Длиннолицый закрыл карманную библию. У человека есть воля, сказал он. К чему тогда нам жить и действовать, если бы не было воли?

Кареглазый ковбой смотрел словно сквозь стремительно стекленеющий туман то на одного, то на другого, и непонимающе хмурился.

Горбоносый пожал плечами. А мы и не действуем. Вот скажи, что толкает народ на убийства, на грабежи? Что толкает тебя зарыться в твою книжонку… Страх. Нужда.

А я боюсь, не скрываю этого, длиннолицый сплюнул в костер. И ты дурак, если не боишься.

Пусть дурак. Но мы не стали бы действовать так, как действуем, если бы не забыли, что свободу воли утратили и творим не свои дела, а чужие. Их дела.

Их? Чьи?

Дела страха и нужды, а иногда и чего похуже. Похоти, жадности. Противозаконного. Не от собственного имени, а от чужого. Кто за нами стоит? Увы, это не бог.

Длиннолицый спросил. А кто? Не дьявол ли?

Кареглазый слышал собственный голос будто звучащим вдалеке. И как жить тогда? Без воли, спросил он.

Бог знает.

Если знает, почему не скажет?

Горбоносый сказал. А у кого из нас воли хватит, чтобы к нему обратиться?

А ты не хули…

Вот, то-то и оно. Единственное, что мы можем, так это себя в руках держать. Ни воды Иордана не разделим, ни мертвых не воскресим. Это то, как мы глядим на мир. Наши взгляды то, что стопорит нас. С людьми боремся, но взгляды остаются неизменными. Не хотим смотреть иначе, безвольны и бессильны. Мы сами себе кресты поставили, сами влезли на них и сами себя пригвоздили к ним. И кресты наши всё, что есть у нас. Они держат нас на плаву. Кровь, боль и гвозди, но не воля.

С гнильцой твоя философия, проворчал длиннолицый наемник.

Увы, гнильца эта берет начало в твоей книжонке.

Кареглазый проснулся утром. Его разбудил пинком длиннолицый, который возвышался над ним черная шахматная фигура короля. Скоро они покинули эту местность, а с ней забылся и таинственный шепот дьявола, бесплодный ветер, гуляющий над пустынными равнинами, пересчитывая свои сокровища и формируя безликие песчаные изваяния, что молчат уже миллионы лет.

И неизменная основа всего сущего, сотворенного и дышащего в этих землях – молчание.

К позднему вечеру по пророческому небу, как по рубахе застреленного, кровавым пятном расползся странный багрянец. Какая-то ужасающая, неизменная, застывшая смесь холодных далеких цветов. Черного и серого, и пурпурного. Это священное зрелище вцепилось кареглазому в душу. Оцепенелый, он покачивался в седле, тревожа кобылу, жмурясь и щурясь при взгляде в небо, будто к его мокрым от слез глазам подносили яркий светильник.