В жаре пылающих пихт - стр. 9
Длиннолицый прошел к стойке, снял шляпу и попросил себе пива.
Я в молодости на дымовой сушильне работал, сказал он. Это такие металлические камеры с днищами, похожие на цистерны, где высушивается солод. Под ними нагревательные печки, затопленные антрацитом, а вверху вытяжная труба. Дым вместе с воздухом протягивается сквозь солодовый компресс, который ежечасно перелопачивают…
Насупленный гигант в широкополой шляпе невнятно бормотал бессмыслицу себе под нос, поглядывая на длиннолицего.
Боже мой, устало пробормотал гигант. Боже.
Длиннолицый придвинул к себе поставленную кружку, косясь на потеющего гиганта, отхлебнул. Гигант посмотрел на него.
Боже, как я ненавижу здесь все!
Длиннолицый согласился с ним.
Не ты один, приятель!
Я ненавижу каждую пядь этого проклятого места, оно сам Содом! Будь оно сожжено дотла гневом божиим, будь оно…
И, продолжая бормотать, он утирал лицо и нос.
У тебя, приятель, случилось что? спросил длиннолицый.
Глаза бы мои сгнили в глазницах, лишь бы не видеть это застойное гнилое болото, будьте вы все прокляты. Это Содом. Это Содом и Гоморра! Вы все богохульники, прокляни вас господь, вы стая высокомерных псов, я ненавижу вас!
Сумасшедший, он опять глянул на длиннолицего, барабаня пальцами и тяжело дыша.
И ты, сказал он, я тебе череп раскрою. Морда ты разбойничья. Так раскрою, что до самого океана дотечет. Вы не заслуживаете милости господней, будьте вы все прокляты!
Длиннолицый пожал плечами и поднял кружку, произнеся тост:
До дна за то, чтобы это место еще до зари покатилось в Ад вместе с безбожниками!
И, возвестив громким голосом, принялся пить. Гигант скривил физиономию, отвернулся от длиннолицего и принялся разглядывать посетителей, словно пригоршню монет у себя на ладони. Язычники, черные, как оникс; белые, что уже налакались до звериного безрассудства; несколько мексиканцев, стоящих у окна с надменным выражением на лицах, которые впитали цвет чужой земли.
Посмотрел гигант и на горбоносого, смахивающего пепел со столешницы; и на кареглазого, нервно покачивающегося на табурете в углу, как умалишенный; бросил он короткий взгляд и на Холидея, и, тяжело дыша, возобновил бормотание.
Так вот, на чем я остановился, спросил длиннолицый, ах да, перелопачиваешь солод…
Но вдруг гигант переменился в настроении, и длиннолицый заметил это.
Сукин сын! сказал гигант.
Длиннолицый проследил направление его взгляда.
Этот сукин сын, рявкнул гигант, этот подонок!
Он поднялся и огромный, как шкаф, зашагал к Холидею, топая и не обращая внимания на окружающих, кого расталкивал.