Ты знаешь мой секрет? - стр. 39
Этот день не может быть добрым, он ужасный. Ужасный и трагичный.
– Павел Семенович, мы по поводу Елизаветы Гроссо, – Шац берет на себя роль главного распорядителя. – Не могли бы Вы…
Кажется, остальное они понимают без продолжения фразы вслух, а я на них и не смотрю. Меня магнитом влечет в дальний боковой проход и… Я оказываюсь права.
– Ох, да, прошу сюда…
Белый халат идет именно туда, я шагаю следом. Мне думается, что уверенно, но чужие руки на плечах подсказывают, что очень и очень медленно.
– Держись, Соня. Я рядом, – слышится, словно сквозь вату в ушах, голос Гроссо.
Киваю, благодаря без слов. А потом я вижу ее. Мою роднульку. Мою сестренку. Мою копию. Ту, что родилась всего лишь на пятнадцать минут позже, судя по записям в нашем общем детском альбоме.
– Привет, моя хорошая, – выдыхаю еле слышно и растягиваю резиновую улыбку на губах.
Лиза в отличие от меня всегда была легкой, позитивной, веселой. Шла по жизни уверенно и бодро, заряжая энергией всех окружающих. И меня заставляла смеяться, как бы порой не хотелось разрыдаться в голос.
Вот и сейчас в этом ужасном месте я не могу не выполнить то, что было заложено почти с рождения. Подарить сестренке лучик улыбки, которую она всегда от меня требовала.
– Ну, Сонюшка, улыбнись, сестрёнка! Смотри, какой день чудесный! Можно на речку сходить, позагорать, а там малинник есть недалеко, я тебе самых крупных ягод наберу. Сонь, ну, Сонь, ты только улыбнись!
– Лиза, он же наши деньги, что на молоко для тебя были отложены, забрал, чтобы своей отравы купить и маму вновь напоить.
– Не страшно, Сонь, Бог с ними, я и без молока обойдусь, а вот без твоей улыбки не смогу. Не расстраивай меня, родная.
***
– Соня, милая, нам уже пора, – странно знакомый голос заставляет вынырнуть из воспоминаний, в которые я углубилась.
– Нет, я хочу побыть с Лизой хотя бы еще полчаса, – качаю головой, не отрывая взгляда от мраморного лица сестры, идеально безупречного, но почему-то совсем не улыбающегося.
Отчего-то болят плечи, словно я пробыла в неудобной позе очень долго. И глаза режет, словно в них соли от души сыпанули.
Оглядываюсь и хмурюсь.
Сама не помню, когда села на стул. И был ли он тут изначально. В моих руках так и покоится тонкая, практически прозрачная ладошка близняшки, которую я старалась согреть всё это время. Потому что она замерзла еще больше, чем мои конечности.
И сейчас я уже не понимаю – вышло или нет. Мы обе с Лизой одинаково бледны, но я не ощущаю больше холода.
– Соня, ты уже четыре часа здесь. Тебе нужно отдохнуть.
Слова слышу, а вот смысл доходит с опозданием.