Тума - стр. 88
Тужь о случившемся позоре выбил из сердца первый удар топора.
Ещё час – и заколотила в сотню топоров новая черкасская жизнь. Понёс по сырой земле ветер первую смешливую стружку.
К вечеру черкасский пустырь обратился в стан.
Свиньи, коровы, лошади, собаки, козы паслись вперемешку.
Дрались, не зная своих участков, молодые петухи.
…всяк вернувшийся черкасский казак помнил свой баз и свою горотьбу.
След в след протаптывали казаки свои прежние тропки.
Спешно ставили на прежнем месте часовенку.
Возводили мостки, тревожа одичавшую лягушачью братию.
Вода убывала – жизнь прибывала.
Кладбищенские мёртвые, пережившие одиночество, ликовали, заслышав голоса живых. Павших негоже оставлять надолго: у них свой страх.
Живые пугаются мёртвых, мёртвые тоскуют без живых.
…к вечеру второго дня казалось: то, что казаки не поспели отстроить, – подрастает само.
Спали по три часа, но стук топоров не смолкал и в ночи.
Костры горели непрестанно, дразня степное зверьё.
Явился вдруг рубленый город: деревянная стена вкруг, а смотровая башня – выше прежней.
Бабы безжалостно чистили бьющуюся в руках рыбу.
Дед Ларион Черноярец покрикивал на внуков. Молодая баба, потерявшая дитя в апрельской воде, ходила брюхатая другим.
Корнилы Ходнева служки ухитрились в протоке притопить целую лодку, полную добра. Теперь Корнила вытянул её.
Тимофей тоже раскопал загодя прирытое: кувшин с камнями да монетами.
От всего разинского двора сохранились – груша да свая.
Едва было закончено с часовней и раскатами, Тимофей заложил по серебряной монетке под четыре угла и приступил к стройке куреня.
Татарин Мевлюд, пятнадцатилетний Иван, четырнадцатилетний Степан, Якушка да два воронежских работника: всё ладилось.
Васька Аляной, наскоро сотворив себе шалаш, обмазав стены кизяком, покрыв крышу бурьяном и поставив земляной стол, заключил, что до следующей большой воды ему иного не потребуется, – и отправился к Разиным.
– Ак-ку-у-уля… что шьёшь не оттуля? – то приговаривал, то покрикивал Аляной, сидя на стрехе.
Тяжело проболевшая зиму Матрёна снова смеялась и говорила без умолку.
Курень ставили на сваи вдвое выше прежних. Выкрасили стены жёлтой глиной. Вдоль куреня возвели балясник, который Аляной назвал галдареей.
Горницу обили досками.
Отец развесил на стене саблю, пищаль, пистоли, пороховницы, дорогую конскую сбрую. Жильё ожило, засеребрилось.
…когда первый раз в пахнущем новью курене накрыли на стол, Аляной, углом поставив выгоревшую бровь, посетовал:
– …ежли татарове пожгут в сей год – крышу переложим, как я сказывал.
– Чтоб тебя, Васька! – замахнулась тряпкой Матрёна на него.