Тума - стр. 63
Советник посмотрел на пашу, и, побуждённый взмахом ресниц, весьма точно перевёл паше сказанное Степаном на османский.
За четыре дня до конца того сентября казаки разъезда, возвращавшегося с Приазовья, едва завидев черкасские валы, начали палить в небо.
– Никак турок до нас собрался… – перекрестился мелким крестом молодой казак Прошка Жучёнков.
– Благоду, чудаче ты… – ответил дед Черноярец. – Благоду несут…
Стоявшие на валу вглядывались в идущий намётом разъезд – и вскоре самые зоркие углядели:
– Смеются!..
– Полдня есть, чтоб поплясать, – сказал дед Ларион. – Апосля – битых считать… – здесь он сильно ткнул посохом своим в землю. – Увёл Господь от поруганья любезных своих казацких деточек!
…явившиеся вестовые, все будто охмелевшие, кричали, заезжая в раскрытые ворота:
– Осадное войско пошло вспять! Побросали барахло своё! Пушки оставили! Калечных кинули, нехристи… Бегут поганые!
Черкасские жёнки, старики, малолетки – возопили.
Вдарил колокол – и тут же как покатился с горы, трезвоня о все свои медные бока.
Гулко лаяли собаки. Со всех куреней бежали люди к майдану.
Вослед с разъездом прибыл до городка первый посланец из самого Азова-города: вынесший вместе со всем воинством девяносто три дня осады есаул Корнила Ходнев.
Вид его был – будто Корнилу высушили, как горотьбу, потом опалили, а потом высекли лозой по лицу.
От прежнего Корнилы остались лишь два чёрных живых глаза.
– …плачьте, отцы, плачьте, братья, плачьте, жёнки, – сказал Корнила: у него и голос был сипой, будто обгорелый. – Небитых средь нас нет. Есть не до смерти битые, и нас три тысячи. Сильно поранены многие, жизнь истекает из них. Есть битые до смерти, их те же три тысячи… А всё ж удержали Азов от поганства!
Тимофей Разин вернулся наутро, весь как из адова огня.
На дворе имелся у них огромный чан, туда и уселся нагой отец.
Оцепенев, застыл, недвижимый, в мыльной воде.
Отцовские глаза были закрыты.
Время спустя велел Матрёне:
– …зови сынов.
Мевлюд нагрел сменной воды.
Иван и Степан взяли по черпаку.
Старший зачерпнул и коснулся парящей воды краем ладони:
– Горяча, бать.
– Лей потихоньку, – сказал отец.
…сидел, не отирая лица и отекающей пепельным цветом бороды.
Пробитые дробью отцовские щёки были теперь в жутких ямках, куда мог поместиться пальчик младенца. На боку виднелся грубо зашитый, кривой, неподсохший сабельный шрам, вывернутый наружу подкопчённым мясом. С незажившего плеча свезена стружкой кожа. Ладони его были разбиты, как камни.
Сколько ни лили, тело отца не теряло черноту. Он будто изнутри был преисполнен гарью.