Тума - стр. 64
Куры копошились возле купели и бросались на выплёскивающуюся воду.
– Подайте рушники, – попросил наконец отец. – К столу иду.
Тимофей произносил позабытые им слова, и самый язык его удивлялся им.
Ходил так, будто у него были понадорваны все до единой жилы.
За столом обильно солил съестное и жевал так долго, что у Степана, искоса следившего за отцом, начало ломить виски.
Улёгшись, отец, не шевелясь и будто не дыша, проспал остаток дня, всю ночь и до полудня.
Лишь раз со вскриком уселся, шаря рукой отсутствующую саблю. Оглядел курень с бешеной мутью в глазах – и снова замертво рухнул, подняв на лавку только одну ногу, а вторую так и не дотянув: упёртая каменной пяткой в пол, она чернела сбитыми ногтями.
…в Черкасске пахло ухой. По всем куреням и землянкам готовили кутью. Начинался помин по павшим.
Выходя с одних поминок, казаки брели на другие.
В одних куренях рыдали, в иных землянках уже пели – с-под земли раздавались тягучие голоса.
Дед Ларион, перепутав помины, прибрёл в затравевший, кривой курень Васьки Аляного, которому – хоть и пробило голову камнем, и в грудь, над сердцем, не зайдя глубоко, ткнула стрела, а по виску чиркнула пулька, – ещё не пришла пора сгинуть.
Очередную жёнку свою, как вернулся, Аляной согнал прочь, и снова зажил один.
Разглядев заране, кто к нему хромает, Аляной сдвинул под икону лавку и улёгся со свечой в руках.
Ларион, войдя, сощурился, вглядываясь, где ж его место, – и, в темноте не разобравшись, кряхтя, пристроился возле покойника на пустую кадь, покрытую старым турецким ковром.
– Господи Бозе, – пожаловался он и перекрестил рот, – не то все сбежали куда?
– Пляшут на базу, чтоб никто не подглядел… – подсказал Аляной.
– Да ну? – не согласился дед, и в тот же миг шумно, как вспуганная птица, встрепенулся.
Аляной приподнял свечу, разглядывая деда сквозь мертвецкий прищур. Ларион духа не растерял. Выдохнув, вгляделся в мертвячье лицо, мерцающее в свете свечи, и засопел, раздумывая.
– …в темечко тяжко поранило, Васятка? – спросил.
– …нет, дедка, – ответил тот. – …живых зреть нет мочи.
Дед, сопя, поразмыслил над сказанным и вдруг прихватил двумя пальцами Ваську за ногу, проверяя:
– А сам ли вправду живый?
– Вот и я гадаю… – еле терпя беспощадные, как кузнечные клещи, стариковские пальцы, тянущие его мизинец набок, проскрипел Аляной.
Сразу три тысячи казаков закопали в огромном рву, на Монастырском урочище, неподалёку от Черкасска.
Ещё пахло мертвецами – иные из казаков раскисли, утратили облик, и, когда их спихивали в яму, лопались, текли.
Разом ушли под землю многие возы казачьих костей, стылые сердца, ледяные очеса, всё вповалку…