Треть жизни мы спим - стр. 23

Ты прекрасно выглядишь, встретила его в палате бывшая, когда его привезли из реанимации, и, помогая переложить его с каталки, подоткнула одеяло. Я все время хочу в туалет, пожаловался он ей, и во рту сухо, но в целом ничего, после операции чувствую себя не так плохо, как ожидал. Бывшая сунула ему под подушку мелкие купюры, для медсестер, объяснила она, плати им каждое утро, чтобы выливали мочеприемник и протирали тебя лосьоном от пролежней. Как так случилось, что еще недавно он сидел в кафе на бульваре, у окна, в которое стучало ветками дерево, словно просилось войти, и официантка, узкоглазая, плосколицая, с широкими, как у всех южанок, бедрами, нагнувшись к нему, спрашивала, не хочет ли он десерт со скидкой, а потом, звякнув дверным колокольчиком, входила женщина, не похожая на свои фотографии ни капли, так что он с трудом узнавал ту, с которой встретился на сайте знакомств, и они болтали о том о сем, а в общем ни о чем, и она, краснея, спрашивала, не женат ли он, а он, радуясь, что не нужно врать, рассказывал, что разведен вот уж двадцать лет, умолчав, конечно, о том, что спит с бывшей женой, и они шли к нему домой, чтобы провести вместе ночь, а теперь он лежит в тесной палате, с торчащим из члена катетером и мочеприемником, привязанным к нему бинтом, и повязкой на животе, под которой все чешется и зудит, мужчина без простаты, и вообще, мужчина ли, что большой, большой вопрос. Ты понял про деньги, переспросила бывшая, обернувшись в дверях, не забудь платить медсестрам, а то они ни черта не будут делать. Да, хорошо, закивал он, а про себя подумал: скорее бы ты ушла, так хочется побыть одному.

Пока он лежал в реанимации, его соседей выписали, и он остался один, можно было спокойно спать, не страдая от чужого храпа, а впрочем, и поговорить не с кем было, и, с отвращением глядя, как по катетеру стекает красная от сукровицы моча, он думал о том, что заперт в собственном теле, словно пленник, и этому телу, его потребностям, желаниям, старению, подчиняется вся его жизнь, а в конце концов оно, не спрашивая, хочет он того или нет, утащит его за собой в могилу, и с этим ничего нельзя было поделать. Медсестра, та, что дежурила в ночь перед его операцией, толстая, улыбчивая, с пухлыми и нежными руками, сделала ему обезболивающий укол, и, вспомнив о деньгах, лежащих у него под подушкой, он дал ей знак нагнуться к нему, ощутив, как, упав на лицо, щекочут ему лоб и виски ее волосы, и, вдыхая запах мыла, антисептика и лекарств, прошептал ей то, от чего она, вспыхнув, замахнулась, но не всерьез, шутливо, и, уже почти нежно, опустила ладонь на его щеку. Ах ты, пакостник, прошептала она и, прислушавшись к шуму, который доносился из коридора, быстро расстегнула халат, вытащив большие, мягкие груди с упругими, торчащими в разные стороны сосками, к которым он прильнул, облизав один, потом второй, и долго поглаживал и мял грудь, уткнувшись в нее лицом, без страсти и похоти, так, словно замешивал тесто руками, собираясь испечь пирог. Ну хватит, оттолкнула она его, спешно застегиваясь, и он, вытащив деньги, запихнул ей в карман, где лежали таблетки, пара леденцов и градусник. Интересно, часто ли ее просят об этом, засыпая, думал он, и часто ли она соглашается утешить несчастных мужчин, почти и не мужчин уже.