Треть жизни мы спим - стр. 24

Ты платишь медсестрам, спросила бывшая, выкладывая продукты: банку с бульоном, измельченную в блендере курицу и перетертую в кашу свеклу, приправленную рубленым черносливом, и он, кривясь, позволил ей кормить себя этой дрянью с ложки, как ребенка. Да, я отдал все деньги, потирая ноющий живот, ответил он, больше ничего не осталось, дай еще. Надо же, удивилась бывшая, раньше это было дешевле, и, вывернув кошелек, положила деньги под подушку, но ты уж не балуй этих бездельниц, ведь ухаживать за тобой вообще-то их работа. Через неделю мы снимем катетер и выпишем вас, присев на край кровати, сказал врач, через четыре недели сможете выходить на работу, если только она не связана с физическим трудом, а если связана, то через шесть, гормонотерапию начнем через месяц после выписки, смотря по вашему состоянию, но это амбулаторно, так что сможете ходить в свой офис или где вы там служите, если служите вообще, месяца три будете носить подгузники, может, полгода, а может, и полтора, все индивидуально, но в целом вернетесь к прежней жизни. А нужно ли возвращаться к прежней жизни, спросил он врача, а если нужно, то зачем, вдруг рак появляется не просто так, ведь никто не знает, за что и почему, а может, это знак, что нужно что-то менять, что жил ты не так, не там и не с теми, а теперь, когда прозвенел звонок и начался обратный отсчет, стоит подумать, чтобы послать все к чертям и начать сначала. Это вопрос не ко мне, ответил врач, поднимаясь, а пока что больше ходите и пейте, вам это сейчас очень рекомендуется.

Скоро он уже мог выходить на улицу, накинув пальто поверх халата, и, привыкнув к беглым, неприязненным взглядам, скользившим по его мочеприемнику, не обращал на них никакого внимания. Ему часто встречались лысые женщины с ввалившимися носами, худые, изможденные мужчины, его ровесники, а некоторые и моложе, которые с трудом шли, опираясь на трость, и он думал, что еще недавно это место казалось бы ему сущим адом, концлагерем, из которого выйдет живым каждый десятый от силы, а теперь все уже было привычным, кафельный пол, холодные, выкрашенные нелепой краской стены, хмурый морщинистый охранник на входе, пускавший посетителей только в положенные часы, с пяти до семи, указатели: реанимация, операционный блок, приемное отделение, администрация, выдача свидетельств о смерти; аппарат с кофе и шоколадом, стенд противопожарной безопасности, с противогазом и лопаткой в стеклянном шкафу, который в случае пожара нужно будет разбить, чайная роза в большой кадке, с торчащими корнями и скукоженным, похожим на червяка сигаретным окурком, затушенным в землю; задвинутая в угол каталка, коробка с бахилами и марлевыми повязками для лица, беззубая уборщица, та, что однажды смеясь вытащила из кармана вставную челюсть, сказав, что носила с мужем одну на двоих, но ей челюсть была великовата, так что все время вываливалась изо рта, а мужу, наоборот, оказалась немного мала. Побродив по больничному скверу, потому что врач рекомендовал много ходить, садился в беседке и, прикрыв глаза, слушал, как со стуком срывались с веток яблоки, мягкие, перезрелые, потемневшие от ночных морозов, гадая, как же ему жить дальше, для чего и зачем, без секса и женщин, которые приносили ему удовольствие и скрашивали одиночество.