Тольтекское искусство жизни и смерти: история одного открытия - стр. 32

– Сеньора, наша прогулка закончена. Мне нечего больше сказать о Боге. Я вижу Бога.

– Берем это воспоминание с собой? – спросила Сарита, которой не терпелось отправиться дальше.

Лала вспыхнула:

– Нет.

– Конечно берем! – сказал отец. – Пусть оно будет первым из множества таких событий – по ним можно узнать жизнь моего внука.

– А следующее какое? – не унималась Сарита, хватая сумку.

– У меня есть идея, – сказал Леонардо с вдохновенным блеском в глазах.

Под протестующий ропот Лалы комната закружилась, с каждым поворотом то освещаясь ярким светом, то погружаясь во тьму. Женский стон не умолкал, становясь все пронзительнее и настойчивее. Вдруг возникло другое помещение, освещенное лампами дневного света, с блестящими металлическими предметами.

– Больница? – пробормотала Сарита, прислонившись к мерцающей стене. – Мне бы присесть опять.

Отец подтащил ей железный стул. Стон прекратился. Они смотрели на представшее им зрелище. Сейчас она была свидетельницей не смерти своего сына, а его появления на свет.

– Почему такая тишина? – спросил Леонардо. – Что, уже? Он родился?

– Да, – вспомнила Сарита.

Разговоры в помещении затихли с последними потугами матери. Кое-кто лишь беспокойно перешептывался. Медсестра хлопотала над новорожденным, пытаясь заставить его начать дышать. Врач занимался Сарой, неподвижно лежавшей на кровати. Она была бледна как смерть и слишком вымотана, для того чтобы прислушиваться, издает ли ее младенец какие-либо звуки.

– Все думали, что мы оба умрем тем утром, – вспоминала старая женщина.

В операционной повисло ожидание несчастья. Матери нужна была неотложная помощь, и медсестру, державшую ребенка, позвали ассистировать. Она положила безжизненное тельце на металлический стол как жертвоприношение судьбе.

Лала заметила:

– Тут пахнет страхом. И очень сильным. – Она отошла от дальней стены и встала в центре, принюхиваясь точеным носиком. – Да, страх… Смешанный с кровью. – Она с отвращением попятилась.

– Что, не в вашем вкусе? – поддразнил ее старик.

Лала не обратила на него внимания и неодобрительно обвела взглядом комнату. Кровь была повсюду. Ею были запятнаны простыни, в ней были обессилевшая мать и встревоженный врач. Ею был забрызган белый кафельный пол и испачкана металлическая поверхность, на которой лежало тело младенца, холодное и безмолвное. И здесь действительно пахло. Пахло медными рудниками и навозом. Пахло плодородием – чем-то таинственным, неразгаданным. Это был запах жизни.

– Не в моем, – согласилась она. – Я предпочитаю мой мир, в котором все имеет свое название, миру, где все сочится и корчится.