Теорика правительств и парламентарное правление - стр. 51

IV. Общеисторическая закономерность состоит в том, что зерна социальных изменении, происходящих в ту или иную эпоху, неизменно прорастают в эпоху непосредственно предшествующую. Институт, имеющий подлинно социальное значение, почти никогда не является плодом импровизации, но очень часто повторяет свои принципы из другого времени, когда никто и не подозревал, какую важность они приобретут. Более того, можно утверждать, что единственным способом не угадывать будущее, но предвидеть каким-то образом направление, в котором будут развиваться общественные события непосредственно ближайшего будущего, является умение наблюдать хорошенько настоящее, видеть целеполагание, которого придерживаются существующие институты, и потом суметь выяснить последствия необходимые и возможные данной направленности. Применительно к нашему вопросу, мы уже видели, как зародыши анархии, уже проявились в заключительные годы времени относительного порядка и спокойствия, которые соответствуют первому веку средневековья. Сейчас же мы сможем увидеть, как во времена наивысшей анархии, т. е. до X и XI вв., уже существовали ростки, которые, развившись, должны будут реконструировать социальную организацию.

Прежде всего, следует отметить, что даже в условиях безудержной анархии, следовало соблюдать определенные правила и определенный порядок. Известно, что и разбойникам нужна определенная вера, а в средние века, когда почти все были больше или меньше разбойниками, перемирие с Богом всегда скрупулезно соблюдалось и договоры между разными синьорами, либо между синьором и вассалом достаточно точно исполнялись. Поскольку указанные договоры были практически однотипными, ибо вызывались одними и теми же обстоятельствами, поэтому постепенно стало формироваться своего рода обычное право. Последнее, войдя всем в привычку, став общим для всех умов и сознаний, превратилось в моральную силу, которой материальная сила, если другого не дано, должна была приходить к соглашению и даже идти на некоторые уступки. Если в первый период беспорядка всё расхватывалось в толчее и суматохе, и каждый главарь банды отрезал от куска полотна свою часть и только такой длины, насколько позволяла шпага, а также насколько многочисленна была шайка, которая следовала за ним, то, по прошествии какого-то времени, кусок разматывался, и полотно уже нельзя было приобрести по-другому, как не вырвав его у того, кто его уже имел. А тот, естественно, имея все преимущества принадлежащие тому, кто пришел первым, уже утвердился в этом краю, хорошо обосновался в своей крепости и, без сомнения, уже заимел связи и друзей, поэтому совсем нелегким делом представлялось выкурить его из гнезда и занять его место. Действительно, даже в самые смутные времена средневековья, если мы и найдем пример-другой авантюриста новой волны, которому удалось бы успешно скинуть старого барона, то, надо сказать, это будет фактом далеко не частым. Вследствие всего этого, мало-помалу, некоторое число семей в том или ином месте страны прочно укоренялось, и таким образом формировался достаточно однородный и компактный класс, хотя ещё и не имевший пока прочной организации, но объединенный общим духом, в особенности привыкший командовать, в то время как иные общественные классы обрели обыкновение подчиняться. Благодаря этому, без сомнения, вытекало значительное смягчение привычки к насилию, как принципу порядка и управления. Наконец, тот же самый класс, чьё господство над землей и людьми однажды было прочно установлено, почти инстинктивно почувствовал необходимость вновь объединиться вокруг некоего института, имени, имеющего историческое значение. Он почувствовал, подобно всем политическим классам повсеместно и во все времена, удобство и выгоду оправдать свою материальную власть политической формулой. Имя или институт уже существовал там, он выжил среди стольких смут, преодолел собственное бессилие. Это был король, политической формулой стал феодализм.