Тёмный голос - стр. 17
В тот период она очень изменилась. Жалобы на жизнь были всегда, только теперь они звучали сухо, были немногословными, как будто зажимались внутри, прорываясь в недовольном лице, в напряжённых мышцах. И вдруг всё изменилось: она открыто смогла говорить такие вещи, из-за которых мне до сих пор стыдно, что она моя мать. Зависть – чёрная, ноющая, особенно к самым близким, плавила её на части. В том, что её жизнь не сложилась, она винила каждого. Она была твёрдо убеждена в том, что абсолютно все желали ей несчастья. Мать искренне верила, что ещё в детстве на неё навели порчу.
Н. рассказывала: «Был мой день рождения. И мать повела в сад, прихватив с собой конфет. Она раздавала их детям и говорила, что у меня праздник. Одна из родительниц подошла к ней, поздравила и сказала: «Желаю тебе здоровья, счастья, удачи и хорошо выйти замуж!». Причём когда говорила всё это, кружила меня против часовой стрелки, а потом толкнула не вперед, а назад. Вот так она навела на меня порчу! У меня ничего, зато у её дочери есть все…». И дальше начинались длительные завистливые перечисления. И несчастна она была, что отец её пил, а мать не уходила от него. Братья непутёвые. Подруги завистливые. Она говорила, и тёмный мрак опускался на её жизнь. Ужасная работа, неустроенная личная жизнь, в которой были виноваты близкие.
– Нужно, чтобы был муж, и неважно, какой. Пусть даже пьяница! Только он должен быть, тогда к женщине относятся иначе, с уважением. Вот Л. алкашка, но у неё есть муж, значит, и её ценят…
Я слушала всё это и угадывала наивное вранье. Знаете, это похоже на то, когда кто-то верит в какую-то чушь и пытается это доказать, а ты слушаешь из уважения и вежливости. Мне противно, что я всё это слушала, одобрительно кивала головой; во мне был страх огорчить или обидеть. Тот, кто будет это читать, даже не представляет, как я злилась и негодовала, что моя мать та женщина, что требовала от меня и воспитывала во мне высокие моральные принципы, думает и говорит с точностью наоборот.
Ближе к весне она превратилась в живой скелет. Стоны не прекращались ни днем, ни ночью. Я просыпалась под них, я возвращалась из школы, и протяжное сипение встречало меня. Я делала уроки под звуки сдавленных мучений. Я засыпала под протяжные болезненные причитания, наполненные не словами, а звуками, в которых была не только физическая боль – в них было сожаление о пройденных годах. Была ли мать моя счастлива хоть немного? Думаю, нет.
Едва первые весенние лучи касались земли, я выбегала на улицу и кружила в окрестностях дома, напевая простые мотивы и звуки. Так мне было легче, я чувствовала себя живой, а не гниющей заживо вместе с матерью. Мне было неприятно находится с ней, и дело было не в тягостных разговорах и вечных жалобах, а в беспросветной глупости, в которую она верила. Однажды заметив, что у меня тёплые ладони, она заключила, что я могу лечить – исцелять ладонями. Она просила прикладывать их к её спине, руке, голове… И в том подростковом возрасте я хорошо понимала, что я не вылечу её, и даже не ослаблю боль. Она была уверена, что икона на её груди и мои руки могут сотворить чудо, а это очень сильно меня злило, и я нутром понимала, что она пытается переложить ответственность за своё лечение на меня, на знахарей.