Странно и наоборот. Русская таинственная проза первой половины XIX века - стр. 20
В течение дня я услыхал, как Зденка говорила меньшому брату:
– Что́ ты обо всем этом думаешь, Петро? Неужели и ты подозреваешь отца?
– Я не смею его подозревать, тем более что мальчик говорит, что он ему не сделал никакого вреда. А если он и исчез так внезапно, то ты ведь знаешь, что и ранее этого он всегда так делал и никогда никому не отдавал отчета в своих отлучках.
– Знаю, – отвечала Зденка, – а потому нужно спасти его: ты ведь знаешь Георгия…
– Знаю, знаю. Говорить с ним бесполезно; а вот мы спрячем кол его, а за другим он не пойдет; по сю сторону гор ведь ни одной осины не найти.
– Да, да, спрячем кол, но только не скажем об этом детям; они проболтались бы при Георгии.
– Осторожно надо, конечно, – сказал Петр, и они разошлись.
Наступила ночь; о старике Горше не было ни слуху, ни духу. Я, как накануне, лежал у себя на кровати, и луна полным светом заливала комнату. Когда сон уже начал путать мои мысли, я вдруг как бы инстинктивно почувствовал близость старика. Я открыл глаза и увидал его бледное лицо, прильнувшее к окну. На сей раз я хотел встать, но это оказалось невозможным: члены мои были точно парализованы. Пристально посмотрев на меня, старик отошел от окна, и я слышал, как он обошел вокруг дома и постучался в окно комнаты, где спали Георгий с женой. Ребенок зашевелился и простонал во сне. На несколько времени все затихло, потом снова раздался стук в окошко. Ребенок снова застонал и проснулся.
– Это ты, дедушка? – проговорил он.
– Я, – отвечал глухой голос. – Я принес тебе ятаганчик.
– Да я не смею уйти, отец запретил!
– Тебе и незачем уходить из дому, открой мне только окошко и поцелуй меня!
Ребенок встал, и я услыхал, как отворилось окно. Тогда, собрав все свои силы, я соскочил с постели и стал колотить в перегородку. Георгий тотчас же проснулся и встал. Я услышал, как он ругнулся; жена его громко вскрикнула, а через миг весь дом стоял кругом обомлевшего ребенка… Горша исчез, как накануне. С трудом привели мы мальчика в чувство, но он был очень слаб и еле дышал. Бедняжка не знал причины своего обморока. Мать и Зденка приписывали его страху ребенка, что его застали в запрещенном разговоре с дедушкой. Я ничего не говорил. Когда малютка успокоился, все, кроме Георгия, снова улеглись.
На заре я услыхал, что Георгий будит жену, потом они стали шептаться; к ним присоединилась Зденка, и я различал ясно, что женщины плакали.
Ребенок умер. Прохожу молчанием отчаяние семьи. Meжду тем никто не приписывал его смерти старику Горше. По крайней мере, открыто этого никто не говорил.