Столица для поводыря - стр. 38
Для нового хозяина дворец перестроили. Архитектор Стасов убрал висячие сады, и со стороны Лебяжьей канавки и Марсова поля был надстроен новый этаж с обширным танцевальным залом. Во дворце появилась лютеранская часовня Христа Спасителя. А над главным фасадом вознеслись две греческого вида тетки, которым студенты училища правоведения не уставали изобретать все новые и новые прозвища, соревнуясь в остроумии.
Но это так, вспомнилось отчего-то. Так-то я всю дорогу голову ломал, зачем это принцу понадобилось этаким хитрым способом завлекать меня к себе. В то, что он, будучи верным долгу семейного нашего покровителя, бросит все дела в Царском Селе ради нас с Наденькой Якобсон, я ни секунды не верил. В его силах в крайнем случае было элементарно перенести смотрины на любую удобную для него дату. Тем более что тогда не пришлось бы «отпрашивать» фрейлину ее королевского высочества принцессы Марии-Софии-Фредерики-Дагмары.
Так что в этот знаменитый особняк я входил в несколько озадаченном состоянии. Густав Васильевич даже стал посматривать на меня как-то неожиданно лукаво и усмехаться. Даже изрек что-то вроде: «Тебе, Герман, с этой женщиной в атаку не скакать. Час изволь потерпеть!»
В голубой гостиной нас уже поджидал Иван Давыдович Якобсон. Он крепко пожал мне руку и тут же, приобняв отца, увел того в сторону. Старики все еще не окончили торг по поводу приданого.
Я даже сесть не успел, как по мою душу явился слуга с известием, что его императорское высочество хотел бы меня видеть в своем кабинете. Естественно, прямо сейчас. То есть немедленно. Я тяжело вздохнул, поднялся и пошел. В конце концов нужно же как-то разбираться в череде непонятных событий, в которые я оказался вовлечен собственным человеколюбием.
Принц, обрядившись в военный мундир, видимо, пытался казаться грозным. Ну или хотя бы разгневанным. Только Герочка давным-давно успел выболтать, что Петр Георгиевич – добрейшей души человек и половина Петербурга этим охотно пользуется. Говорят, некоторое время назад молодые дворяне, входящие в ближайшее окружение цесаревича Николая, на приеме у великой княгини Елены Павловны весь вечер просили принца передать им то, подвинуть это… И добряк Ольденбургский молча передавал и подвигал, хотя этим были должны заниматься слуги. И так бы это глумление и продолжалось, пока Никса не запретил своим людям это жестокое веселье.
Так что в гнев покровителя я тоже не верил. Мягкий он и пушистый, как плюшевый мишка. И если и делал что-то, хоть как-то влияющее на придворную жизнь, то только под давлением своей жены-ведьмы, принцессы Терезии, которую боялся и ненавидел весь свет. Ну или, конечно, по просьбе кузена, императора Александра. Поэтому я и почувствовал себя обворованным, когда понял, что принц попросту присвоил себе мои заслуги. Обидно, знаете ли, стало. От кого-нибудь другого – ладно, но уж от него такой подлости не ожидал.