Старшая дочь дома Шторма - стр. 32
Соблюдая старую традицию, молчали около минуты. Потом вперед выступил Эмиль – он, как и любой, кто заключил сделку с частью мира и получил от нее силу, имел право провести обряд перехода душ. Который, в случае моряков, заключался всего лишь в нескольких напутственных словах. Я в них даже не вслушивалась: слишком странным казалось все, что происходило. Эмиль говорил что-то о долге и посмертном спокойствии, о легком загробном пути, но в голосе его не было искренности. Казалось, он сам не верил в формальные до зубовного скрежета фразы, не верили и матросы. Но – так полагалось поступать, и все соблюдали процедуру.
После того, как официальная речь завершилась, над палубой разнеслась тихая трель губной гармошки. Началась вторая часть прощального ритуала. Некоторые моряки отбивали ритм древней песни руками или ногами. Те, кого природа не обделила голосом, затянули напев, смысл которого лишь смутно угадывался из малопонятных древних слов. Но все знали, что именно эта песня – печальная, унылая и так похожая на боль, что терзала друзей и родных тех, кто никогда не вернется из моря – единственное искреннее, чем мы можем поделиться с ушедшими.
Под тихий напев два матроса спускали обмотанные парусиной тела в воду: не просто выбрасывали за борт, а привязывали веревками и аккуратно укладывали в темную колыбель волн. После того, как четвертый умерший был отдал на милость океана, свечи, зажженные моряками, еще горели. Это считалось хорошим знаком, насколько мне было известно.
Еще какое-то время матросы пели, потому стали понемногу расходиться. На мостик поднялся вахтенный, несколько человек заняли свои места на корабле. Те, кому сегодня повезло отдыхать, направились вниз. Все молчали – среди простых людей считалось, что после посмертной песни говорить о мирском – неуважение к покойникам. Отец считал все эти суеверия глупостью, но мне они казались гораздо более искренними, чем официальные речи и пожелания "доброго загробного пути".
Возвращаться в тесноту каюты не хотелось. И хоть выбора у меня не было, я все же продолжала вглядываться в белые пятна парусины на черном полотне воды и оттягивать момент, когда придется лечь в кровать и закрыть глаза. Я знала, что за этим последует лавина размышлений и не чувствовала, что готова справиться со страхом, который непременно накроет меня, стоит лишь остаться в одиночестве. Вид волн, мягко шепчущих во тьме, успокаивал.
Я следила за телами, ожидая, что они еще долго будут болтаться на поверхности. Но вдруг блеклый свет луны отразился в серебристой чешуе, ветер донес тихий всплеск и тюки парусины один за другим скрылись под водой.