Сталь - стр. 20
– Да ну?..
– Вот те и ну! Комары да мошка, сквозь шкуру жесткую продеруться, в глаза, в ноздри, в губы, в уши, под хвост и во всякое место, всю кровь высосут, всю под чистую, мясо есть невозможно – сухое мясо-то.
– О, господи!..
– Ты чо, верящий? – старик остановился.
– Вроде.
– Да или нет?
– Да.
– Добро.
Николая крестили, как крестили тысячи младенцев в бессознательном возрасте – двух месяцев от роду, и мгновений этих он не помнил, но хотел помнить. Сейчас он силился вспомнить хоть что-то, хоть что-нибудь – ничего, память воспроизводила крещение, многократно виденное им в кино и по телевизору: бородатый священник берет младенца у матери, которая отдает его с трепетом, и нельзя понять, отчего она трепещет – от совершаемого ли таинства или от страха за своего ребенка, – окунает его в купель, читает над ним, тот кричит, заходясь, наконец священник миром чертит на красном маленьком лбу косой крест, мать молитвенно протягивает руки, и только когда ребенок у нее завернут в сухое и теплое, и скрыт от чужих глаз, она успокаивается и трепет ее проходит.
«И со мной так же, со мной-то, по другому не бывает, – думал Николай, быть не может по другому-то…» Вспомнить он не мог и потому принялся фантазировать, представляя себе нарядных и растерянных, молодых еще отца и мать, которые идут в церковь крестить своего единственного сына. В которую? Недалеко от городка, где он родился и вырос, была церковь Успения Пресвятой Богородицы, уж не там ли крестили его?..
Нет.
Николай помотал головой, будто знал. Нет и нет. Мать не любила ее, эту церковь, не любила по причине прозаической, глупой: церковь стояла в деревне за извилистой, узкой рекой на пригорке, а не любила ее мать потому, что всякий раз одолевали ее и любого брехливые деревенские собаки, что вечно толклись на пыльной площади возле церкви. И было их там немного, и сами они были невелики, но набрасывались на всякого приходящего, задирая вверх оскаленные, острые морды, лаяли, лаяли до тошноты, до рвоты, и казалось, готовы были лопнуть, только бы не допустить, только бы прогнать чужих из своей деревни, со своей дороги, от своей церкви.
В большом московском храме – вряд ли. Николай, шагнув, поднял ногу, желая сбить большой, бурый гриб, и не сбил. Отдернув ногу, встал рядом, перешагнул. Подальше, километров за десять, была церковка в честь Святителя Николая, ладненькая, голубая с белым, уютная, тихая. Там крестили-то.
Там.
Как это прежде не подумал? Потому и имя – Николай, славное имя. Что оно значит, имя-то?.. Не знает. Ничего не знает. Николай в сердцах сплюнул. Сколько живет – ни черта толком не знает, ни про народ свой, ни про родню свою, ни про имя свое!