Спаси меня - стр. 40

Мужчина на кровати вскидывается и смотрит в мою сторону.

Вот и второй маркер, что не одну ночь будет являться мне во сне – красивое, мужественное лицо в предэкстазе.

Пойманная в ловушку неловкостью ситуации, я оказываюсь неспособной оторвать взгляд от этого лица – с заострившимися чертами, с горящими, превращёнными в два угля глазами, с приподнятой в оскале верхней губой, открывающей идеально белые зубы. Никогда я не видела ничего более впечатляющего, более величественного и пугающего.

Пугает не лицо, нет! Страшит то, что, обнаружив моё присутствие, меня никто не торопится уличить в подглядывании. Наоборот, с каждой минутой меня всё крепче привязывают к себе два тёмных зрачка, заполнивших всю ореховую радужку. Гипнотизируют, затягивают. Завлекают. Делают соучастницей. Третьей.

Ноги прирастают к полу. Дыхание останавливается. Сердце перестаёт биться.

Как тогда в больнице, когда я наблюдала, как он уходит.

– Пошла вон.

Два слова сказаны одними губами, но в моих ушах они звучат набатом.

Связь разорвана. Морок спал.

Я дёргаюсь, как марионетка, и пытаюсь спасти остатки своей души и тела, на негнущихся ногах двигаясь к выходу.

У самой двери в спину прилетает приказ.

– Стой!

Замираю и чуть поворачиваю голову.

– Я тебя знаю?

За спиной невнятное бормотание той, чей рот сейчас занят кое-чем другим.

Я мотаю головой.

– Врёшь. – И через мгновение: – Ты же Тереза.

17. Глава 17

– Ты же Тереза.

– Нет. Извините.

Марусина голова лежит на моем животе. Я тихонько перебираю шелковистые волосики, пока мы обе в сто тридцатый раз пересматриваем «Холодное сердце».

Обычно к середине мультика малышка засыпает, но сегодня она намерена досмотреть историю Эльзы и Анны до конца. Пока её любимый герой – снеговик Олаф. Мне же он категорически не нравится. По сути, не нравится не сам снеговик – он реально прикольный – а манерная озвучка. Потому всякий раз, когда Олаф появляется на экране, я морщусь и стараюсь отвлечь себя другими мыслями.

Делаю это напрасно, потому что мысль в эти дни у меня всего одна.

– Врёшь. Ты же Тереза.

– Нет. Извините.

Поверить в то, что Тимур меня помнит, оказывается так же трудно, как и соотнести воспоминания о нём с тем, кем он стал и свидетельницей чего стала я.

Паззл не складывался, доминошки не выстраивались в одну линию. Картина мира рушилась на глазах – как в «Шреке навсегда», когда поцелуй срабатывал, и ураган разбирал по стёклышку дворец Румпельштильцхена. Я и дворец, и Румпелем одновременно. Разрушаюсь и лью на себя литры суперклея.

Мне кажется, в какие-то моменты я близка к психическому расстройству, потому цепляюсь за всё привычное: мультики с Марусей, мытьё головы по утрам, опара для хлеба вечером, стакан молока на ночь для всех нас. Но что бы я ни делала, куда бы ни шла и что бы ни смотрела или ни слушала, перед глазами всегда одна картина и один голос в голове.