Советник на зиму. Роман - стр. 8
Даша долго не отвечала, затем задумчиво спросила:
– Ты думаешь о ней?
– Я думаю о тебе, – сказал Несговоров. – Ну, о ней тоже. Обо всех.
– Скажи, Маранта живет в башне?
– Едва ли… Почему обязательно в башне? Откуда ты это взяла?
– Не знаю. Наверное, там живут самые красивые и счастливые. Почему мы такие бедные?
– Тебе хочется жить в башне?
– Хочется. И в театр хочется ходить по настоящим билетам, и колбасу каждый день есть… И чтобы у мамы была такая же шуба, как у той расфуфыренной старухи. Видела бы ты, как она на тебя смотрела! Как будто ты ей на ногу наступил и стоишь там…
– Где стою?
– На ноге! На ногу наступил и стоишь там. Это у нас мальчишки в классе так шутили.
– Тебе жалко, что вашу школу закрыли?
– Не-а. Маму немножко жалко, и грустно без нее бывает, а так… Когда я в школу пойду? Мама считает, что в городе учиться лучше. Полезнее для карьеры, как она говорит. – Даша закончила фразу тихим смешком.
– Вот видишь! Здесь ты выучишься на артистку. Сошьешь себе лиловое платье, маме купишь шубу. Тебя станут узнавать на улицах…
– Ну ведь врешь, все врешь! Для этого надо талант иметь.
– Что ты знаешь про свои таланты! Вот запишем тебя в школу, попрошу Маранту, чтобы позанималась с тобой танцами, а там начнешь ходить в студию… Ведь при театре должна быть студия?..
Когда Даша заснула, Несговоров какое-то время еще сидел, глядел на ее лицо. Кожа серая, рыхлая. Толстоватый вздернутый нос с черными крапинами угрей. На крупных губах запеклась темная корка… Все эти безжалостные подробности бросились в глаза, потому что сердце жило Марантой. Ее лица, впрочем, он совсем не представлял, не мог бы набросать его даже приблизительно: какие у нее глаза, уши, нос… Куда проще было вспомнить бархатистые щеки и перламутровый ротик подмигнувшей ему кошечки. С той хоть сейчас пиши какую-нибудь «маркизу ангелов» – умную продувную бестию, умеющую ладить с простолюдинами и королями. Лицо Маранты, скорее всего, не было правильным и красивым в общепринятом смысле. Оно как будто вообще не имело очертаний. Оно все время куда-то исчезало, мерцало и таяло подобно утренней звезде. Несговоров изводил себя: как же он, профессионал, мог не отложить в памяти ни одной черточки, не подобрать, пускай машинально, никакого ключика к этому лицу, словно всякий раз, когда он видит Маранту, кто-то лишает его зрения?..
Ему сделалось совестно, что он рассматривает спящую Дашу в столь невыгодном свете и был, выходит, неискренен, расписывая ее лучезарное будущее. Конечно, бедность. Какое еще лицо можно нагулять, перебиваясь с черного хлеба на картошку? Жалко Дашу, она не виновата. Даже в той жадности, с какой она, нахватавшись пестрых городских впечатлений, хочет сразу иметь все, быть всем. Вот и сестра Шура, пославшая ее к Вадиму, бесхитростно жалуется в письмеце: «Моя жизнь пропащая, но, может, хоть дочурка выбьется в люди…»