Сошествие/Descensus - стр. 25

Погрузившись в громыхающее пыльное нутро автобуса, Срджан, Мрджан и Младжан с ещё четвёркой таких же искателей удачи, двинулись на юг, потея от нетерпения и духоты. Сидевший за рулём Жёлтый впервые в жизни молчал, не глядя на спутников и не пытаясь болтовнёй сократить время в дороге ни себе, ни им. Босния постепенно просыпалась. Иностранцы в танках деловито, хотя ещё позёвывая и потягиваясь, следили за движением транспорта. В своих бронежилетах и шлемах, вооружённые до зубов в окружении мирных деревушек, они, с их многочисленными правилами, уставами, преувеличенной заботой о собственной безопасности и каким-то порядком, важном и ясном лишь для них самих, выглядели глуповато и чужеродно. Их не интересовала история страны, в которую они явились без приглашения. А зря, иначе бы они знали, что в истории свой Босния мало когда была свободной, но всегда принадлежала самой себе: каждый её покоритель и завоеватель пыжился и воображал, что именно он тот самый непобедимый и последний её завоеватель. А земля, карабкаясь по горным уступам своими деревеньками и сливовыми садами, жила, зная, что всё проходит. И это тоже – пройдёт.

В эту странную и немирную страну было легко попасть: под торжественный походный марш, с гомоном и парадом. Правда покидать её было также легко, хотя без каких-либо речей и почестей, разве что с ворохом вопросов из которых самым важным был один, на который никак не находилось ответа: а что они собственно делали здесь, в этом месте, где из прекрасного только никому ненужные горы?

Боснией всегда правили только те, которые не могли назвать эти горы своими. Её правители не родились здесь, не любили здешние места и не стремились их полюбить. Приехавшие из далёких и несомненно прекрасных мест, они не учились языку чужих гор, не знали и знать не хотели, чем жил народ, знавший в этих горах каждый камень и каждую тропинку. Если же какой-то чудак всё же делал попытку сблизиться с местными дикарями и понять их, то это было началом его краха: в традиции людей гор было признавать над собой лишь чужаков. На чужого, дерзнувшего стать своим, горной лавиной обрушивался мятеж. Иногда такой силы, что поднимал в местах далёких от этих бури, после которых мир долго ещё не мог прийти в себя. Тогда, боснийское эхо проносилось по всей земле, заставляя далёкие народы сталкиваться лбами будто горные бараны на узкой тропе. Широкое, бездонное кровавое море, начиналось с горной ревущей реки и как в паводок несло всю муть и мусор, которые накопило человечество.

Для Боснии чужеземцы были привычным узнаваемым злом. Злом, которое всегда решало их судьбу и Босния не могла понять, почему зло удивляется, когда всё то, что оно делает здесь, возвращается ему сторицей. Дети боснийских гор знали, что зло нужно оставить жить так, как ему хочется, и тогда оно сожрёт самоё себя. Поэтому они, в ожидании этого времени, покорно признавали чужаков своими правителями, гнули спины и кланялись, сминая в руках шапки и осознавая, что их покорность – временная и мнимая. Оставаясь наедине с собой – сербы, хорваты и мусульмане дружно ненавидели всё то, что им навязывали чужеземцы, называя это культурой и цивилизацией. Они откровенно глумились над теми чуждыми смешными обычаями, которые им прививались, считая их проделками мелких бесов или шайтанов. Если же их потом призывали к ответу за то, что они уклоняются от соблюдения правил, что не признают прогресса, то они, даже не стараясь, чтобы их слова выглядели правдоподобно, лгали, глядя в глаза. А сами опять прикидывали какую тактику применить: молчаливого отпора или откровенного подкупа. Других стратегий позволяющих им выжить у них не было.