Соседи - стр. 27
Хоть в лексиконе Леньки не было тогда слов "смерть" и "погибнуть", он, кроха, осознавал, что это именно то, что с ним происходит. Он помнил черный ужас от того, что вот-вот перестанет существовать.
Следующий кадр склейки – и вот отец трясет его в воздухе, держа за лодыжки, чтобы вода вылилась из легких. Клетчатая папина рубашка и смятый галстук прыгают вверх-вниз перед Ленькиным носом. Дышать больно, все внутри горит. Отец издает страшный, полный горя крик. Так может выть только зверь, на глазах у которого умирает его единственный детеныш. Леня, наконец, кашляет, выплевывая воду, и тоже пускается в рев. Какое-то время они плачут вместе, прижавшись друг к другу на мокром кафельном полу.
В тот день, когда Леньке предстояло вместе с отцом поехать на место будущего раскопа, он видел во сне, что тонет. Он поднялся с постели вялый и недовольный, клевал носом во время зарядки и почти ничего не съел на завтрак. Вода, приходящая в кошмарах, всегда была для него дурной приметой.
– Леонид, что с твоим настроением? – шутливо возмутился отец. – Будем его поднимать немедленно!
Раскоп должен был начаться через неделю среди серых унылых каменюк, которые местные называли Поясом Лирниссы. Деревенские бегали туда пешком прямо через васильковый луг, но папа взял машину: туда можно было добраться и дорогой, если сделать небольшой крюк. Было по-грозовому жарко, и мама решила остаться дома.
– Я на эти камни насмотрелась, когда маленькая была, – сказала она. – Да и неправильно к ним на “Волге” ездить. Не по традиции.
– Зато удобно, – отрезал отец, загружая в багажник сумку с обедом на двоих и чаем в термосе.
Белая "Волга", подскакивая на ухабах и плюясь щебенкой из-под колес, выехала за ворота. Папа вел осторожно, чтобы не передавить случайно куриц, которых здесь бродило с избытком. Бабушки отпускали их погулять под присмотром голенастых, злых, крикливых петухов. Стало слышно, как за заборами загремели цепями сторожевые псы.
Родительский дом, двухэтажный, из красного кирпича, стоял на границе двух миров: с одной стороны были дачи, с другой – старая деревня. Черные, угрюмые хаты соседей неодобрительно косились на нового, крепкого соседа.
Дом Тереховых стоял на "деревенской" половине "Краснополья", но считался дачей, потому что от прежней избы и прежних хозяев ничего не осталось. Леня смутно помнил побеленную избу, крышей почти уходящую в землю, и печурку с изразцами, у которой бабушка обычно и сидела, прижавшись костлявым старушечьим плечом к горячему боку. Ей постоянно было холодно из-за того, что она много болела в юности. Наголодавшись и намерзшись на всю жизнь во время войны, она не могла наесться и согреться за всю жизнь.