Размер шрифта
-
+
Сообщение - стр. 13
что мы все-таки, к несчастью, смертны. А как же звезды? Оне,
объясню, как неудавшийся химик, не более чем костры из
водорода и гелия, годного лишь в качестве начинки для
глянцевых шариков с Микки-Маусом. Зрелость, лживость,
лень и детский восторг – чему только не учила наша земля,
как дорожили мы смолоду нетленным именем-отчеством,
но перед урочным уходом в посейдонову тьму —
все ясней и печальнее на неухоженном, на болотистом
побережье, унаследованном у тех мореплавателей, кому
не удалось, у кого, как ни огорчительно, не выгорело.
Безрукий нищий на пляже обходит курортников. Визг
русской попсы из нехитрого бара. Князю – игорево,
а что же нам? Неужели неправедный суд, вдовий иск?
«Сказка, родной язык, забытая даже предками эпопея…»
Сказка, родной язык, забытая даже предками эпопея.
Брадобрей в отпуску бредет вверх по тропинке, ведущей
вниз.
В августе у нас не читают книг – только еженедельники
поглупее,
и смакуют крепкий индийский с густыми пенками
от варенья из
черноплодной рябины с яблоком. Тут, за семейным
столом, все еще
живы – тем и бесценен этот снисходительный месяц,
тем и хорош —
стар и млад, улыбаясь, дружно поют, озираясь
на пламенеющий
востроносый закат. Ни новостей, ни роговой музыки.
«Эй, не трожь! —
отбиваюсь от нелицеприятного времени. – Брось!
Про твою осень
даже слушать не буду. Мы – врозь, ты только гниль, ржа…»
А оно державно приказывает: «Подъем!». И я, покаянно
дрожа,
застываю, что муравей, в окаменевшей смоле среднерусских
сосен.
«Солнце уже садится, а я не успел проснуться…»
Солнце уже садится, а я не успел проснуться.
Как слепит глаза похмельная эта монетка
с удалым профилем принцепса! Под алым облаком вьются
чайки печальные. Ты права, ночь наступает редко,
но зато молчаливо и (шепотом) бесповоротно.
Блещет осколок солнца в кипящем море, и черепаха,
на которой покоится мир, поворачивает костяное брюхо
к ежедневному небу. «Холодно и свободно», —
вымолвишь ты. И я кивну, потому что
мы так долго отлынивали от длины жизни, от ее кривых линий,
что дождались часа, когда зрачку ничего не нужно,
кроме луча – пыльно-зеленого, словно лист полыни.
«Струятся слезы матери, твердь спит…»
Струятся слезы матери, твердь спит.
Грач-феникс молча чистит перья.
Священник грех водой святой кропит.
Спокойный пекарь-подмастерье
запоминает музыку муки,
теплопроводность кирпича в заветном
нутре печи, глубокие желобки,
бороздки жёрнова, с трудолюбивым ветром
брачующиеся. Плотный известняк
не столь тяжел, сколь косен, порист.
Скажи мне, отче, в наших поздних днях
есть смысл? Молчу. Хотя бы жар? Хотя бы поиск?
Лишь горе светлое гнездится между строк,
Страница 13