Солнечные дни - стр. 42
Всё чаще ночью я обнаруживал жену не лежащей в постели рядом со мной, а сидящей в кресле, пододвинутом к окну. Она совсем немного разводила шторы в стороны, создавая узкую полоску свободного пространства, и пялилась туда. Что она там могла видеть? Почти всегда – тьму ночного, закрытого чёрными тучами неба, непроглядность, которую подчёркивали и перечёркивали уличные недомерки фонари, растрачивающие понапрасну свой свет в жалкой попытке скопировать день. А в полнолуние она с кошачьим интересом могла до рассвета наблюдать за качающимися от осеннего ветра силуэтами деревьев, растущих вокруг нашего дома. Отбрасываемые ими тени шептали о своей бесприютности, о тщетности всех надежд: они не сулили ничего хорошего в жизни, и ждать помощи, так получалось, что не от кого. Настя наблюдала за ними, а я смотрел на неё до тех пор, пока она не замечала мой интерес и не возвращалась на своё место. Ложилась на бок, обязательно спиной ко мне, превращаясь в неподвижную мумию.
Встав однажды после такой ночки утром, я, уже сидя в машине, на полпути к работе, почувствовал себя больным. У нас в офисе, в переговорной комнате, в шкафчике хранилась аптечка. Обычный набор лекарств – аспирин, парацетамол, активированный уголь, йод и градусник. Измерил температуру – 36,6, хотя мой лоб горел на все сорок, и кости ломило, как при гриппе. На всякий случай выпил жаропонижающего. Состояние не изменилось, лишь появилась резь в глазах. Сосредоточиться на работе не получалось. Я будто попал в призрачный мир: всё вокруг зыбко подрагивало и мне не принадлежало. Тянуло обратно домой, но не в московскую квартиру, а куда-то далеко. На душе стало тяжело, словно я ребёнок и меня родители отправили за тридевять земель в частный интернат, где всё чужое и враждебное мне. И мне на всё стало плевать. Апатия и безразличие убивали почище, чем выдуманный жар и фантомная суставная боль. Вместо обеда я поспешил в туалет. Ко всем прочим прелестям у меня началась бурная диарея. Пришлось отпрашиваться у босса и срочно бежать к знакомому платному терапевту. На самом деле, никуда я идти не хотел; только значительным усилием воли заставил себя предпринять необходимые действия.
Врач – еврей, умный, знающий, заросший волосом, словно коренной кавказец, с залысинами, тёмными пухлыми губами, крупный телом, спокойный, раньше всегда меня выручал: на его советы я мог полностью положиться и не перепроверять данные им рекомендации у других терапевтов, как я обычно поступал в случаях с незнакомыми мне специалистами.
Он послушал меня, осмотрел, измерил давление, пульс, ещё раз температуру. Ничего не обнаружив, выписал мне направления на общие анализы. На следующий день я их все сдал, а через два дня снова пришёл к нему на приём. Все показатели оказались в норме. Мой знакомый дядька доктор практиковал двадцать лет, опыта ему не занимать, и он видел, что со мной не всё в порядке. Отложив в сторону листы с результатами моих анализов, сложив перед собой руки, начал разговор по душам: