Сны Персефоны - стр. 41
— Она даже читать не стала. Выкинула в очаг. Рвёт и мечет. Уже Адонису разнос устроила. Мальчишка на коленях ползает, прощения просит. Говорит, ты его какими-то подземными зельями одурманила, вот он и назвал тебя Прекраснейшей.
При этом сам Гермес смотрел на неё так, что было видно — полностью согласен с Адонисом.
Но она думала о другом — о некрасивом брошенном муже самой красивой и ветреной богини Олимпа.
— Бедный Гефест, — пробормотала она.
— Ты лучше бы себя пожалела, — сказал Гермес. — Киприда в гневе страшна и способна на любую подлость.
Кора мотнула головой — рыжие волосы живым пламенем разлились по хрупким плечам и узкой спине, ниспадая до самых бёдер, окутывая её тонкую фигурку, словно медный пеплос.
Глаза Гермеса вспыхнули, он подался к ней, зашептал страстно:
— Один поцелуй, Кора, и я всё улажу.
Она отшатнулась:
— Убирайся. Не пытайся узнать, как страшна Весна в гневе. Тебе не понравится.
Он ушёл, унося в глубине карих глаз затаённые обиду и злость.
Они спелись и придумали, как ей отомстить.
В этот раз ей снова пришлось задержаться — на две недели: Афродита и Адонис играли свою импровизированную свадьбу, и все боги должны были явиться, чтобы порадоваться за них.
Деметра, глядя на молодую пару, которую осыпали цветами и подарками, умилялась:
— И почему я отказала Аполлону, когда он просил твоей руки? Вы были бы не менее красивой парой.
Кора лишь закатывала глаза.
— То есть Гефеста тебе не жалко и не осуждаешь Афродиту.
— Нет, красота — к красоте. А Гефест многого захотел. Как и твой «этот»…
Кора фыркнула и пошла прочь. Ей пора возвращаться домой. Только откуда ей было знать, что Гермес успел раньше.
…На сей раз Персефону снова никто не встречал. Но она больше не злилась, она улыбалась: наверняка Аид готовит ей сюрприз. И поэтому, наспех кивая свите, которая выползала из углов приветствовать царицу, она мчалась вперед, к их дворцу из черного мрамора, который давно стал домом… Настоящим домом.
Однако во дворце его не было, и Персефона, подавив дурное предчувствие, направилась в зал судейств. Владыка действительно оказался там — сидел на троне, сжимал двузубец, и в глазах его полыхала ярость и клубился мрак. Непроницаемое мрачное выражение лица говорило о том, что он собрался судить, и пощады подсудимому не видать.
— Хорошо отдохнула, жёнушка? — начал он приторно-льстивым тоном, который немедленно разозлил Персефону.
— Без тебя я не отдыхаю по-настоящему, мой царь, — сказала она, поклонившись.
— Вот как, а мне показалось, что как раз без меня и отдыхаешь. От меня, — голос сочился таким ядом, что Персефоне стало страшно — не отравиться бы.