Сломанное сердце - стр. 4
– Так что юрист, ой нет, что вы, адвокат! – А это он произнес с издевкой. – В общем, адвокат из нее получился блестящий, это да, а вот в остальном – полный ноль. Но ведет себя как царица, а я при ней, типа, консорт.
– И что, разводиться будете?
– Угу.
– Смотри, как бы этот блестящий адвокат тебя как липку не ободрал, – смеясь, вставил Захаров.
– Переломится, – фыркнул Марк. – Хотя плевать, лишь бы скорее от неё отделаться.
– Не говори так, – мямлит Соня, бросая на меня жалостливый взгляд.
– Говорю, как есть, – продолжает Марк. – Раньше у нас хотя бы секс был. Не крутой, но хоть какой-то. А сейчас… да и не тянет, если честно. Потому что она даже не бревно… а ледяная глыба. С ней любой станет импотентом, честное слово…
– Ну, не знаю, не знаю… – тянет Захаров, словно услышал в словах Марка личный вызов.
– И ты тоже, уж поверь. Она же…
– Всё! – вспыхивает Соня. – Хватит! Марк, Лера!
Тут же поворачиваются ко мне Юлька и Славик, и у обоих разом вытягиваются лица.
Меня, слава богу, отпускает. То есть нет, в горле и груди жжет так, будто я надышалась какой-то ядовитой кислотой. И ощущение, что все мои внутренности медленно и верно разъедает до кровавых язв. А каждый новый вдох – лишь обостряет боль.
Но оцепенение спадает, и я хотя бы уже способна соображать, шевелиться, говорить и даже, вроде, владею лицом.
Мысленно приказываю себе: «Спокойно! Позже и поплачу, и пострадаю вволю, но сейчас даже не смей. Не дай ему унизить себя ещё больше. Не на глазах у всех».
И призвав все силы, я натягиваю ослепительную улыбку и выхожу из-за спины Гаевского.
– Привет.
3. 3. Лера
За столом повисает гробовое молчание. Один этот момент достоин всех кинопремий.
Юлька охает и часто-часто моргает круглыми, как блюдца, глазами. Ищет поддержки у своего Славика, но тот кряхтит, ерзает и отводит взгляд. Соня с Денисом, оба пунцовые, так и сидят, не поднимая головы. Захаров таращится на меня с открытым ртом. Но красноречивее всех выражение Гаевского.
Сначала он страшно бледнеет и по-рыбьи безмолвно шевелит губами. Потом всё-таки издает какой-то сдавленный сип и затыкается, а на белой-белой коже проступают алые пятна.
Марк всегда так краснел – словно крупной сыпью покрывался. Правда, краснел он редко, поскольку мало что могло его смутить.
Я усаживаюсь напротив него, рядом с Захаровым. И с горечью признаю про себя, что так эффектно я ещё не появлялась.
Захаров первым справляется с шоком и даже начинает шутить. Но у меня и по жизни-то с чувством юмора не очень, а сейчас тем более не до шуток.
Вижу, что Марк судорожно гадает, как много из его речей я успела услышать. На меня смотреть стесняется. Потеет. Взгляд его суетливо бегает, цепляясь то за солонку, то за пустой бокал, то за проходящих мимо официанток. Одну из них он задерживает. Просит: