Скуки не было - стр. 76

Борис эту книгу оценил высоко. И я, в общем, почти готов был с ним согласиться. Но меня в этом романе отталкивало отношение автора к главным его героям – особистам, смершевцам. Он их героизировал. Мало того! Только они в этом его романе и были настоящими героями. Солдаты и офицеры других родов войск в сравнении с ними выглядели жалко. Они мало что понимали в ситуации и своим вмешательством не то что не помогали смершевцам делать их героическую, высокопрофессиональную военную работу, но даже мешали.

Всё это я тогда воспринял как злую неправду, в свете того, что мы уже знали про этих героев, совсем не безобидную.

Борис с этими моими, высказанными, быть может, с излишней горячностью соображениями не согласился, Сказал, что у смершевцев на войне были свои задачи, с которыми они, в общем, успешно справлялись.

– Бросьте, Боря, – сказал я. – Мы же с вами прекрасно знаем, что главная задача, которую они успешно решали, состояла в том, чтобы арестовать и загнать в лагерь Солженицына.

Не могу сейчас вспомнить, ответил он на эту мою реплику или просто промолчал. Но если даже и промолчал, смысл этого его молчания был очевиден. Оно означало, что все эти мои наивные, ребяческие рассуждения даже и не заслуживают ответа.

О том, каковы были на этот счет его собственные мысли, я узнал позже.

В 41-м ему выпало служить, как он сам потом об этом говорил, «в карательных органах». В военкомате его числили по военно-учетной специальности «военюристом». Он получил назначение секретарем дивизионной прокуратуры и в этой должности выехал на фронт. Вскоре пошел на «повышение» и стал «дознавателем», следователем.

В стихах этот его жизненный опыт сперва выразился так:

Последние – ужасные! – строки должны, видимо означать, что «помпалача», фанатично убежденный в правоте своего жестокого дела, все-таки лучше тех, кто исполняет эту свою страшную службу равнодушно и холодно, для кого чужая жизнь ничего не значит. Но истинное его отношение к этой должности «помпалача», к которой и ему, волею обстоятельств, пришлось прикоснуться, прорвалось тут только в одной строчке – о душе, «зажатой, как палец меж дверей».

Позже он вернется к этому состоянию своей души. Но теперь осознает и выразит его уже по-иному: