Скуки не было - стр. 63
– Так ты не хочешь уезжать? – спросил его Борис.
– Конечно, не хочу. Но я не хочу и…
– Ладно, – прервал Борис его сбивчивые объяснения. – Я готов пойти с тобой к Ильину, поддержать это твое решение.
И они пошли.
О том, как проходил и чем кончился этот их визит, я слышал от обоих.
Мандель рассказывал так.
– Я сказал, что требую, чтобы Союз писателей меня защитил. «Вы можете, – сказал я, – гарантировать мне, что они меня больше не вызовут и не станут допрашивать, какие книги я читаю?» А он – мне: «Наум! Как я могу тебе это гарантировать? Я и себе самому не могу этого гарантировать!»
Этот диалог напомнил мне другой, легендарный, который будто бы произошел однажды у Орджоникидзе со Сталиным. Георгий Константинович пожаловался Иосифу Виссарионовичу, что энкаведешники до того обнаглели, что угрожают ему обыском. «Что поделаешь, – ответил другу Серго друг Коба. – Такая у них работа. Они и у меня могут обыск сделать».
Это, можно сказать, классический образец сталинского юмора.
Что же касается оргсекретаря Московского отделения Союза писателей генерал-лейтенант КГБ Виктора Николаевича Ильина, то он и не думал шутить. Он действительно и себе самому не мог ничего гарантировать: в свое время десять лет уже оттянул и на родной Лубянке и в лагере, а кончил тем, что при каких-то не вполне выясненных обстоятельствах погиб под колесами наехавшего на него автомобиля.
О том, какая роль в этом его разговоре с Ильиным досталась Слуцкому, Мандель мне не сообщил.
А сам Слуцкий рассказывал мне об этом так:
– В смысл их диалога я не вникал. Мне довольно было того, что я слышал его музыку. «Нау-ум!» – рокотал укоряющий, увещевающий баритон Ильина. «Виктор Николаич!» – журчал просительный, оправдывающийся тенорок Манделя. И снова: «Нау-ум!» И опять: «Виктор Николаич!». Они говорили друг с другом, как родные, близкие люди. А я, – усмехнулся Борис, – был чужим на этом празднике любви и дружбы.
Я сейчас уже не могу вспомнить, чем в конце концов завершился этот их визит. Забрал ли Мандель в тот раз свое заявление, а потом подал его снова, или, убедившись, что никто никаких ему гарантий не дает и не даст, тогда же решил его не забирать. Но что касается дипломатической миссии, которую взялся выполнить в этом щекотливом деле Борис, тут всё было ясно. Ни у меня, ни у него самого не было никаких сомнений, что эта его миссия с треском провалилась.
Не вполне выясненным тут остается только один вопрос.
На что он рассчитывал, вызвавшись пойти с Манделем к Ильину, чтобы поддержать его, более или менее ясно: на свой авторитет уже известного в то время поэта, фронтовика, коммуниста. Не вызывает сомнений и стимул, толкнувший его на этот шаг: он хотел помочь товарищу, совершившему необдуманный, опрометчивый шаг, выкарабкаться из ямы, в которую тот сам себя загнал.