Скуки не было - стр. 59
Поверить в это было невозможно.
Александр Львович Дымшиц был одной из самых одиозных фигур тогдашнего литературно-партийного истаблишмента, о чем весьма красноречиво свидетельствует ходившая тогда про него эпиграмма:
При такой роли и такой репутации никакого резона «выбирать свободу» и просить политического убежища хоть в ФРГ, хоть в другой какой-нибудь капиталистической стране, у него не было.
С другой стороны он – как-никак – был евреем, и государственный советский антисемитизм мог достать и его.
К тому же в ФРГ у него было много влиятельных друзей, там о нем могла сохраниться и добрая память.
Сразу после капитуляции Германии майор Дымшиц был назначен ответственным за немецкую культуру. В составе советских оккупационных войск он был чем-то вроде министра. Он организовывал какие-то пайки голодавшим немецким писателям, актерам, художникам. Роль его в послевоенной Германии была огромной. Сам он, смеясь, говорил, что был тогда в должности Геббельса. (Он, конечно, говорил, – анти-Геббельса). О майоре Дымшице, который стал тогда их спасителем, много лет спустя с придыханием вспоминали потом Эрнст Буш и Елена Вайгель – блистательная актриса, вдова Брехта.
Так что слух о том, что Дымшиц «выбрал свободу», мог возникнуть и не на пустом месте. И Борис клюнул на эту приманку. И когда полчаса или сорок минут спустя другой участник розыгрыша шепнул ему: «Вы слышали? Дымшиц…», он с важностью ответил: «Да, мне это уже известно».
Я заранее предвкушал, какое удовольствие доставлю Борису своим рассказом о моей беседе с кагебешником, какой «информацией к размышлению», какой обильной пищей станет он для его мощного аналитического ума.
И вот мы с ним – в той же Малеевке – медленно гуляем по так называемому «большому инфарктному кругу». И я рассказываю. А он – слушает.
Слушает, к вящему моему удовольствию, с острым и все возрастающим интересом, вдохновляющим меня на припоминание всё новых и новых подробностей.
Вот мы уже завернули на второй круг.
Я чувствую, что рассказ мой имеет успех.
И я не сомневаюсь, что ему нравится, как аккуратно, дипломатично провел я эту беседу, ловко обойдя все расставленные мне моим собеседником капканы и ловушки.
И вдруг Борис останавливается, разворачивается на сто восемьдесят градусов, останавливается против меня, прочно и широко расставив ноги, и, как ведро холодной воды, обрушивает на меня свой вывод. Свой окончательный, не подлежащий обжалованию приговор: