Сказки нашей крови - стр. 27

стала впоследствии одним из великих образцов батальной поэзии и замечательным примером русского стиха, о ней размышляли Белинский, Чернышевский и почти все вообще литераторы тех лет, в особенности – натуральной школы… впрочем, отметился даже и Булгарин, коему Государь благоволил, посылая для передачи лестные слова: при сем случае государь император изволил отозваться, что Его Величеству весьма приятны труды и усердие ваше к пользе общей, и что Его Величество, будучи уверен в преданности вашей к их особе, всегда расположен оказывать вам милостивое свое покровительство… надо ли воскрешать нам этого героя едких эпиграмм, а то ведь помяни черта к ночи, сей час и явится, к вящему нашему неудовольствию… хотя ради правды следует сказать, что он написал «Ивана Выжигина»… речь, впрочем, не о Булгарине, и фигура эта не идет здесь к делу, – мы говорим о Максуде Мурзе, получившем после распубликования его поэмы прозвище Велеречивый, только это отдельная песня… а вообще бабушка все песни на старости лет исполняла почти одновременно, особенно когда стала головой слабеть, но историю трех своих молчаний всегда рассказывала четко: первое молчание было связано с ее бомбистом, героем Боевой организации эсеров, уехавшим, слава богу, за границу после покушения на Плеве, – она думала, Левант Максудович, сиречь Леон Максимович, Авель Акимов и Левант Мурза, получивший после своих художеств прозвище Отчаянный, забудет в Берлинах и Парижах о существовании девочки-подростка, живущей в Харькове в батюшкином доме, – можно было б, наверно, и забыть, ведь там иная жизнь, и европейские соблазны, и беглые рэволюционэрки, готовые на все ради такого видного мужчины, каким был Левант Мурза Отчаянный, но нет! – не хотел он никого, помня испуганные глазищи и миниатюрную фигурку… он ее часто вспоминал, и как только представилась первая возможность, сразу написал по адресу: дорогая Женечка, извольте сообщить мне, душа моя, готовы ли вы исполнить обещание свое, даденное мне в известное время в известных обстоятельствах… я тут скучаю об вас и мечтаю целовать ваши маленькие ножки; третьего дня имел я случай видеть нашего знакомца, коего имя вам известно, но невозможно к называнию, – он едет нынче в Петербург, а уж оттуда – в Харьков, – он привезет билет и проездные деньги, прошу вас, ангел мой, выехать незамедлительно, ибо пришло время исполнить ваш обет… и в самом деле спустя время явился в дом к Осипу Арнольдычу некий человек, привезший заграничные приветы, а Женечка, получивши их, всю ночь проплакала от страха и тоски; наутро за завтраком объявила она семье об этих обстоятельствах, сказав батюшке: батюшка, не печалуйся, родной, ведь я спасаю всю семью, ежели я не пожертвую собой, то фамилия погибнет, и я решила – еду, пусть кровь наша продолжает течь, а о моей судьбе позаботится Господь… батюшка не желали отпускать, а матушка Аделаида Саввишна ударилась в слезы и плакала три дня, однако Женечка, не слушая родных, надела, как было ей наказано, гимназическое платье, сложила в саквояж начесанные панталоны да смену нижнего белья, – а драгоценности не стала брать, – у нее были драгоценности, подаренные маменькой, но Левант сказывал не брать… так взяла, стало быть, багаж, оделась в путь, молвила родителям и сестрам последнее прости, да и отбыла в Берлин согласно привезенному билету, дав самой себе торжественный зарок: молчать в знак протеста до скончания времен – в ответ на предложение Леванта, – предложения,