Скатерть Лидии Либединской - стр. 35

Александр Фадеев. Кон. 1930-х. Фото Е.Тихонова

На траурном митинге по А.М.Горькому бежим по лестнице Гладков[22] и я. Надо было выступать по радио, торопились не опоздать.

На лестнице Гладков оборачивается, видит, что это я, узнает и с совершенно сияющим лицом говорит:

– А урночка-то маленькая какая получилась?

И он показал руками, какая урна.

Мы сидели с Ардовым[23] на каком-то заседании (кажется, в 1938 или 1939 году).

Соболев сидел в берете. Ардов сказал:

– Знаешь, на кого похож Л.С.[24]? На повара.

Немного помолчав, добавил:

– А Фадеев похож на шофера. (Фадеев председательствовал.)

Потом добавил:

– А в сущности, весь президиум можно рассматривать как дворню б. дома: Караваева[25] – кухарка, Герасимова – горничная, Федин[26] – камердинер.

В это время вошел А.Н.Толстой.

– Вот барин пришел, – сказал я.

– Нет, это не барин, а визитер, которого не пускают наверх, так как он под хмельком. Видишь, как камердинер его не допускает. (В это время А.Н. разговаривал с Фединым.)

Вся эта мгновенная импровизация характеризует юмористическое дарование В.Ардова.

Однажды я, Чумандрин[27] и двое молодых драматургов Штейн и Воеводин поехали к А.Н.Толстому в Детское Село (1933, зимою). У Толстого шла беседа о театре. А.Н. угощал нас обедом. За столом кроме нас присутствовала престарелая тетка Н.В.Крандиевской, позднее пришла дочь А.Н., Марианна. За этим обедом произошел один очень серьезный разговор, который рисует А.Н. с его истинной стороны.

Москва, улица Горького. 1936

Я тогда только что вернулся с Кубани, где собирал материал о работе МТС.

Когда А.Н. узнал об этом, он начал жадно расспрашивать подробности этого последнего и, может быть, наиболее драматического лета коллективизации. Я рассказывал. Присутствующий при этом разговоре Воеводин[28] сказал:

– А знаете, все-таки жалко этого уходящего в прошлое, такого поэтического крестьянского уклада.

А.Н. вдруг круто обернулся к нему и грозно спросил:

– То есть, позвольте, чего вам жалко?

Чем сразу поставил Воеводина в тупик.

Мне показалось, что Воеводину не столько было жалко «уходящего уклада», сколько он решил «потрафить барину».

Грозная интонация вопроса, заданного А.Н.Толстым, вызвала у него замешательство. Он что-то пролепетал про сады, соловьев и т.п., кажется, упомянул Есенина.

По мере того как он говорил, А.Н. постепенно багровел и краснел от гнева.

– Слушайте, вы черт знает что говорите! Деревня совсем не то, что вы подразумеваете. Деревня – это дикость, невежество, грязь. Это вековые гири на ногах человечества. Если вы хотите знать, я потому и стал на сторону Коминтерна (он так и сказал), что понял ту силу, которая повернет историю человечества и покончит со всяческой отсталостью.