Шкура - стр. 61
– Мам, сказано было – перепил, уснул и замерз. Хватит выдумать, будто его кто-то зашиб.
– Зашибли, ей-богу, зашибли моего мальчика. Он добрый был, никого никогда и пальцем не тронул.
– Угу, – Панкрат вспомнил, как в детстве Егор задирал каждого, кто не желал исполнять его прихоти.
– Найти бы того изверга да поломать, как палку гнилую, чтоб знал, каково матери терять родного сына. – Продолжала завывать Глафира.
Всегда так было, когда что-то случалось с Егором. Чуть что, Глафира винила всех вокруг, мол, Егор не мог закидать птичку камнями – это его кто-то или оговорил, или научил, Егор не курил – ему в карман папиросы подкинули, Егор не ломал чужого забора, потому что силенок у него не хватит. Егор ни при чем, его оговорили, оболгали, подставили. Прокручивая в памяти давно ушедшие детские годы, Панкрат держал отца за руку. Вдруг он ощутил, как Федос резко пошевелил пальцами и застыл.
– Бать, – наклонился Панкрат, решив, что тот сейчас откроет глаза, – вставать надумал? Ну что ж, пора. Хватит лежать, все бока уже отлежал. Кожа синяком покрывается, тебе шевелиться надо.
Он это сказал не подумав, что отец не может ходить. Само как-то вырвалось.
– Бать, – Панкрат вдруг почувствовал неладное.
Глафира, повернув голову, перестала рыдать. Уставившись на мужа, она прищурилась.
– Помер?
Панкрат наклонился еще ниже, поднес к носу Федоса палец, потом приблизился ухом.
– Помер, – прошептал он, сжав челюсти.
– Туда ему и дорога. – Глафира облегченно вздохнула, поднялась со стула, вытерла глаза и, как ни в чем не бывало, потопала в кухню, управлять малочисленным женским коллективом.
Глава 31
Панкрат будто не услышал последние слова матери, которые она бросила перед уходом. Погладив медленно остывающую кожу лица бати, он скрестил его руки на груди и встал.
– Что ни день – то «праздник», – опустив голову отправился в кухню. – Стол отменяется. – сказал он, переступив порог. – В доме покойник.
На что Глафира ответила:
– Вынеси его в сарай и пусть три дня там вымерзает. Чтоб духу его тут не было.
Марфа и Галя переглянулись. Они поняли, что Федос испустил дух, но почему его жена говорит такие страшные слова?
– Мать, ты бы язык попридержала, – Панкрату ой как не понравилось материнское высказывание. – Думай, о чем просишь.
– А что тут думать? – Глафира поставила руки на бока и громко цокнула языком. – Если бы ты наведывался к матери почаще, то видел своими бесстыжими глазами, как он надо мной измывался. Ты что, батьку пожалел? А мать? Мать тебе не жалко? Ишь ты-ы, привез его сюда, чтобы в тепле помирал, а как мать твоя по морозу да босиком от него улепетывала – не знал? Да если бы не Егорушка, сидела бы я сейчас на белом облачке, свесив ножки, и наблюдала, как вы жируете, а мой сыночек, – всплакнула женщина, – последнюю краюху доедал. С работы за правду гнали, а калым перепадал нечасто.