Счастливая - стр. 34
Будучи уже взрослой и вкусив нью-йоркской жизни, я поняла, какая это редкость. Видимо, его разжалобила моя обреченность и, если уж говорить начистоту, моя мама. Мы доплелись до машины, я уселась на заднее сиденье, а мама легла у меня в ногах, прямо на пол просторного «Чекера».
Таксист, благодарение небу, приговаривал:
– Вытягивайтесь поудобней, мадам, не стесняйтесь. Я новомодных машин не признаю. Мне «Чекер» подавай. Места много. Пассажирам просторно. А тебе, барышня, сколько же лет? Вылитая мамочка, вылитая, сама-то знаешь?
Как только мы сели в обратный поезд, мамина нервозность сменилась полным изнеможением. Отец встречал нас на вокзале; по приезде домой мама тотчас закрылась у себя в комнате. К счастью, в школе были каникулы: у меня оставалось предостаточно времени, чтобы состряпать историю о захватывающей поездке в Нью-Йорк.
Глава четвертая
Из полицейского управления мама повезла меня домой, и я, лежа на заднем сиденье, пыталась уснуть. Погрузиться в сон удавалось лишь урывками. Салон автомобиля был синего цвета, и я внушала себе, что дрейфую в океане и меня уносит течением. Однако по мере приближения к дому мои мысли все настойчивее обращались к отцу.
С ранних лет я усвоила: если хочешь пробраться к нему в кабинет и отвлечь от работы, необходима веская причина, иначе не избежать отцовского гнева. Нередко я напускала на себя серьезный вид, чтобы походить на сестру. Изображала мальчишку-сорванца, лишь бы только сделать приятное человеку, который постоянно сетовал, что живет «в женском царстве» (папа с великой радостью принял нового пса, помесь пуделя с дворняжкой, и во всеуслышанье провозгласил, что в доме наконец-то появился еще один представитель мужского пола). Сейчас мне хотелось вернуться в детство, потому что для отца я всегда оставалась ребенком.
Мы с мамой свернули на подъездную аллею; в дом вошли через гараж.
Отец у меня высок ростом, но отличительной его чертой, с моей точки зрения, был не рост, а фанатизм в отношении своей профессии: он вечно сидел у себя в кабинете, что-то редактировал, писал и обсуждал по телефону на испанском языке. Однако в тот день он, сам не свой, маячил у черного хода, в противоположном конце коридора.
– Приветик, папа, – сказала я.
Мама устремилась за мной по коридору. Я перехватила отцовский взгляд, который скользнул по маме, а потом сосредоточился (насколько было возможно) на мне.
Мы обнялись. Из-за большой разницы в росте получилось довольно неуклюже.
Если не ошибаюсь, отец тогда не проронил ни слова. Скажи он «Родная моя, наконец-то ты дома», или «Элис, я тебя люблю», или еще что-нибудь, столь же ему несвойственное, мне бы это запомнилось; а так не запомнилось ничего – возможно, тоже из-за его молчания. Я не искала новых впечатлений. Мне требовалось лишь то, что хорошо знакомо: дом – каким он был до моего отъезда; отец – такой, как всегда.