Счастье моё! - стр. 24

Я любила и люблю в нем всё: его огромную фигуру атлета; его походку; его широкие ладони; его выцветшие белесые волосы; стрелки мелких морщин в уголках глаз; его открытый смех; его запах; теплоту его плеча; манеру держать сигарету; тихие переливы его низкого голоса; узкую, мягкую полоску губ под соломенного цвета усами; его жаркий шепот с неизменным переходом на украинскую речь; его взволнованное дыхание, вздыбливающее могучую грудь.

Втайне я пробиралась по ночам в его номер, утром, крадучись, из него сбегала, чтоб через короткое время вновь встретиться на съемочной площадке и разыгрывать приятельские отношения, сохраняя конфиденциальность, хоть, конечно же, вся многочисленная съемочная группа понимала и видела происходящее между нами.

Память перелистывает картинки, навсегда врезавшиеся в сознание: ночные съемки, мы в машине, вдвоем. Снимаем сцену проезда под дождем. На машину льют из нескольких шлангов воду. Нам хорошо, мы рядом, ОН греет мои пальцы в своей руке; кажется, я могу свернуться калачиком и уложиться в нее вся, целиком. Я вдавливаюсь лицом в мягкое дно его горячей, сильной, желанной, распахнутой мне навстречу ладони, прячу в нее свое лицо… Потом его руки ложатся на руль, они немного дрожат, они покрывают всю окружность руля, они сжимают его, кажется, еще немного – и руль раскрошится под его пальцами. Вот так бы взять и уехать на этой “Волге” далеко-далеко от всех и от всего, в бесконечность. Вместе.

Несколько эпизодов фильма снимались в заповеднике, где разводили породистых лошадей, я не смогла отказать себе в возможности проскакать пару километров верхом, но лошадь понесла, и вылезшая из-под седла толстая ржавая проволока распорола мне икру левой ноги. Рана была глубокой, в разодранной глубине крови почти не было, только белела рваная белая мышечная ткань. ОН нес меня на руках до врача, до гостиницы, потом опять до врача и снова в гостиницу. Его пальцы меняли мне повязку на сочившейся ране, мягко, будто ювелирными движениями, не желая причинить ни малейшей боли. Два памятных шрама остались на моей ноге, я дорожу ими как материальными уликами счастья, которое мы проживали.

Мы говорили, много, почему-то часто – о чеховских пьесах и персонажах… Мы молчали, вслушиваясь в дыхание друг друга, впитывая каждое мгновение нашей тишины.

“Можно я буду твоей собакой, я буду тихо идти за тобой, я буду ожидать тебя, я буду всегда рядом с тобой… только не бросай меня, только дай мне возможность прятать свое лицо в твою ладонь…” – шептала я, уткнувшись в его плечо. Мы сжимали друг друга, боясь выпустить из рук каждую клеточку наших тел. Мы с ужасом отсчитывали часы, минуты перед грядущим неминуемым расставанием.