Самайнтаун - стр. 98
– Джек! Вы давно не заходили. Хозяин еще не дома.
– Я не совсем к нему…
– Ах, я так и думала. Проходите, проходите! Она всегда вам рада, сами знаете.
Сиделка почти столь же достопочтенного возраста, как та, за кем она присматривала, послушно проводила его в дальний конец дома. Раньше, как раз три года тому назад, Джек бывал здесь каждую неделю, но теперь лишь каждый месяц. Эмалевые светильники завернулись в паутину, будто бы замерзли, а портреты в тяжелых рамах – когда‐то Джек знал каждого, кто был изображен на них, – делали коридоры душными и иллюзорно узкими. Золотая геральдика на стенах, деревянные панели, потолок с лепниной и поталью – все казалось изысканным и дорогим, но одиноким. Будучи вдовцом, после потери сына Винсент Белл окончательно пустил дела на самотек и позволил поместью прозябать. Раньше это было не так заметно, как сейчас, когда мэр проредил прислугу, оставив лишь одну горничную с поварихой и ту самую сиделку. Очевидно, Винсент Белл стремительно превращался в затворника, но Джеку, по правде говоря, было все равно. Все, что его волновало – это чтобы его затворничество не сказывалось на ней.
– Здравствуй, Доротея. Как твои дела?
В ее спальне, к счастью, было чисто, как и заповедовал Джек. Широкая кровать с балдахином, обложенная плюшевыми подушками, и плотные жаккардовые шторы создавали тишину и тень. Персидский ковер скрадывал шаги, пока Джек шел от прикрытой двери к мониторам, прикрепленным к изголовью: пульс, дыхание, давление. Вся жизнь Доротеи распростиралась на экране перед ним, а она сама – в постели, неподвижная, сухая и изнеможенная столетней жизнью. Костлявые руки, увитые голубыми венами и датчиками, лежали неподвижно поверх воздушных простыней. Она даже не повернула голову на его голос, лишь глаза открыла – карие, посеребренные катарактой у зрачков.
– Тебе здесь не скучно? Я давно не заходил, прости.
Джек даже не был уверен, узнавала ли она его. Он нежно отвел седые пряди с ее лица и прижал ко лбу два пальца вместо поцелуя, который он не мог ей подарить. Тонкие и обветренные губы Доротеи, будто завернутые вовнутрь, слегка потянулись в сторону, и Джек мысленно улыбнулся ей в ответ. Ее волосы распадались у него в пальцах, как тополиный пух, но Джек помнил, какими чернявыми, жесткими и непослушными они были когда‐то; как не хотели укладываться в косу, которую он ей заплетал, и как стремительно отросли из петушиного хохолка, с которым она родилась, до самой поясницы. Каждый раз, вспоминая Розу, он неизбежно вспоминал ее дитя. Ведь, полюбив одну, он тем самым полюбил обеих. Потеряв первую, вторую он теперь боялся отпустить.